Тело его покрывал такой толстый слой крови с грязью, что я не сразу сообразил, что он голый, — потом мне объяснили, что одежду его сорвало силой взрыва при ударе. Я протянул руку и прикоснулся к нему. Он был совсем замерзший — а чего, собственно, следовало ожидать? Температура на улице была минусовая.

Мне не стыдно сознаться, что тогда я заплакал.

Я завернул его в свою куртку так тщательно, как только смог, и взял на руки. Он положил голову мне на плечо и прошептал:

— Трое.

По крайней мере, тогда мне так показалось. Я попросил повторить, что он сказал, но глаза его уже закрылись, губы обмякли, как будто он крепко спал, и меня уже больше заботило, как благополучно донести его в безопасное место и согреть, пока не началась гипотермия.

Разумеется, сейчас все продолжают спрашивать меня, не заметил я чего-то странного в этом мальчике. Конечно же, не заметил! Он только что пережил ужасное событие, и то, что я видел, было последствиями этого потрясения.

И я не согласен с тем, что некоторые сейчас говорят о нем. Что он одержим злыми духами, возможно, духами погибших пассажиров, которые завидуют его спасению. Некоторые утверждают, что в его сердце поселились их яростные души.

Я также с большим недоверием отношусь и к другим россказням, которые сопровождают эту трагедию: что пилот был самоубийцей, что это лес притянул их всех к себе — иначе с чего еще эта катастрофа могла произойти в Юкей? Такие разговоры только провоцируют лишнюю боль и тревогу, которых здесь и так уже предостаточно. Для меня очевидно, что командир экипажа старался увести самолет в ненаселенный район. На принятие решения у него были считаные минуты, и он совершил благородный поступок.

И как может японский мальчик быть тем, что о нем говорят американцы? Он — настоящее чудо, этот мальчишка. И я запомню его на всю жизнь.

Моя переписка с Лилиан Смолл продолжалась до тех пор, пока ФБР не настояло на том, чтобы она прекратила всякие контакты с внешним миром — для ее же безопасности. Хотя живет она в Уильямсберге, в Бруклине, а сама я тоже из Нью-Йорка, но с Манхэттена, мы с ней никогда лично не встречались. Ее рассказ составлен из многочисленных разговоров по телефону и переписки по электронной почте.

Рубен все то утро вел себя беспокойно, и я усадила его смотреть канал CNN — иногда это его успокаивает. В прежние времена он любил смотреть последние новости, особенно что-нибудь политическое, получал от этого удовольствие, выкрикивал что-то всяким там пиарщикам и политическим комментаторам, как будто они могли его слышать. Думаю, он не пропустил ни одних дебатов или интервью во время промежуточных выборов, и именно тогда я поняла, что существует проблема. Он никак не мог вспомнить имени губернатора Техаса — ну, вы знаете, того, который не может произнести слово «гомосексуальный» без того, чтобы брезгливо не скривить рот. Никогда не забуду выражения лица Рубена, когда он пытался вспомнить, как зовут этого придурка. Понимаете, он скрывал от меня симптомы своей болезни. И скрывал их месяцами.

В тот ужасный день ведущая брала интервью у какого-то аналитика насчет его прогнозов относительно результатов предварительных выборов и внезапно прервала его на полуслове:

— Простите, что вынуждена вас перебить, но нам только что сообщили, что в национальном парке Эверглейдс во Флориде упал самолет компании «Мейден Эйрлайнс»…

Разумеется, первые мысли, которые возникли в моей голове при слове «авиакатастрофа», были об одиннадцатом сентября. Терроризм. Бомба на борту. Сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь в Нью-Йорке подумал иначе, когда услыхал про это крушение. Это происходило само собой.

А потом на экране появилась картинка, вид сверху, снимали с вертолета. Особо что-то там разобрать было трудно, просто болото с большим масляным пятном посредине, куда самолет рухнул с такой силой, что трясина проглотила его. Пальцы у меня похолодели, как будто я держала лед, хотя я всегда слежу, чтобы в квартире было тепло. Я переключила телевизор на какое-то ток-шоу, пытаясь отделаться от охватившего тревожного чувства. Рубен задремал, и я надеялась, что это даст мне достаточно времени, чтобы поменять пеленки и отнести их к стиральной машине.

Только я закончила с этим, зазвонил телефон. Я поспешила ответить, чтобы звонок не разбудил Рубена.

Это была Мона, лучшая подруга Лори. Я еще подумала: «Чего это вдруг Мона звонит мне?» Мы никогда не были особенно близки, я не одобряла ее и всегда считала, что она плохо влияет на Лори. Именно Мона однажды в колледже втянула ее в нехорошие дела. В конце концов, правда, все закончилось нормально, но, в отличие от моей Лори, Мона к тридцати годам уже дважды успела развестись и даже в сорок не поменяла свой ветреный характер. Не поздоровавшись и не спросив о здоровье Рубена, Мона с ходу выпалила:

— Каким рейсом прилетают Лори и Бобби?

В груди шевельнулось противное холодное чувство, которое я уже ощущала сегодня утром.

— О чем ты говоришь? — не поняла я. — Их нет в этом чертовом самолете.

А она мне:

— Но, Лилиан, разве Лори не сказала вам?.. Она собиралась слетать во Флориду, чтобы подыскать дом для вас с Рубеном.

Рука моя разжалась, и я уронила телефон — в трубке все еще эхом отдавался ее тоненький голосок. Ноги у меня подкосились, и я помню, что начала молиться, чтобы это оказалось очередной дурацкой шуткой Моны, которые она так обожала, когда была помоложе. Не попрощавшись с Моной, я выключила телефон, а потом сразу позвонила Лори и едва не закричала, когда автомат переадресовал меня на ее голосовую почту. Лори говорила мне, что едет на встречу с клиентом в Бостон и берет с собой Бобби и чтобы я не волновалась, если она пару дней не будет выходить со мной на связь.

О, как же я жалела, что не могу в этот момент поговорить с Рубеном! Он бы точно знал, что делать. Думаю, чувства мои тогда можно было описать как полнейший ужас. Не тот ужас, который испытываешь, когда смотришь ужастик по телевизору или когда к тебе на улице пристает какой-нибудь бродяга с безумным взглядом; это ощущение было очень сильным, от такого теряешь контроль над своим собственным телом — как будто нормальная связь с ним уже нарушена. Я слышала, как заворочался Рубен, но все равно вышла из квартиры и пошла к соседям. Я просто не знала, что еще делать. Слава Богу, Бетси была на месте: она только взглянула на меня и тут же завела в дом. Я была в таком состоянии, что не замечала густого облака сигаретного дыма, которое постоянно висело в ее квартире, — когда нам хотелось попить кофе с печеньем, мы обычно шли ко мне.

Она налила мне бренди, заставила выпить его залпом, а потом предложила посидеть с Рубеном, пока я буду пытаться связаться с авиакомпанией. Да благословит Господь ее золотое сердце! Даже после всего, что случилось потом, я никогда не забуду, как она была добра ко мне в тот день.

Пробиться я никак не могла — линия постоянно была занята и мой звонок все время ставили в очередь. Тогда я подумала, что теперь знаю, каково в аду: сгорая от страха, ждешь, чтобы узнать о судьбе своих самых близких, и все это под джазовую обработку «Девушки из Ипанемы». Каждый раз, когда я слышу эту мелодию, я мысленно возвращаюсь в то ужасное время: вкус дешевого бренди во рту, в гостиной раздаются стоны Рубена, из кухни ползет запах вчерашнего куриного супа…