Идя вдоль поручня, я смотрела, как приближается остров. Он был всего пять миль в длину и две с половиной в ширину, но с парома казался еще меньше. Крыши лавок показались за паромным, причалом, смеющиеся чайки кружили над ними, а дальше росли дубы, пальметто и миртовые заросли, составлявшие зеленое сердце острова.

По мере того как паром приближался к пристани, мотор сбавлял обороты. Кто-то бросил канат, и я услышала скрип старого дерева, когда борт вплотную прижался к сваям.

На пирсе в шезлонгах сидело несколько человек с удочками, ловя окуней. Но ни Кэт, ни Бенни нигде не было видно. Кэт обещала меня встретить. Я снова спустилась вниз, забрала чемодан и встала у иллюминатора, дожидаясь, пока остальные пассажиры высадятся.

Через несколько мгновений показались они, запыхавшиеся, Макс трусил сзади. Они держались за руки, и казалось, что Бенни чуть ли не тащит за собой Кэт, на которой были все те же туфли на высоком каблуке и тонкие носки. Волосы темно-красного цвета, который моя мать называла «цвет портвейна», были зачесаны наверх и собраны в пучок. Несколько прядей выбилось на лоб.

Остановившись на краю пристани, они посмотрели вверх, на паром. Макс уселся между ними, виляя половиной хвоста, как будто тот был у него на шарнирах.

Когда Кэт увидела меня в иллюминаторе, она заметно оживилась.

– Чего ты там застряла? – пронзительно крикнула она. – Давай спускайся!

Бенни, не сходя с места и задирая ноги, принялась отплясывать лихую джигу. «Джесси, Джесси», – распевала она, Макс залаял, и всполошенные чайки всей стаей взлетели с конца причала. Остальные пассажиры остановились поглазеть на странное зрелище, потом удивленно переглянулись.

Дома. Не оставалось ничего иного, как схватить чемодан в охапку и спуститься на берег.

У Кэт под глазами полукружьями залегли желтоватые тени. Она обняла меня, и я одновременно почувствовала благоухание острова, крепкую смесь из запаха тины и старых крабовых ловушек, настоянную на соленом воздухе.

– Приехала все-таки, – сказала Кэт, и я улыбнулась ей.

Бенни уткнулась круглым лицом в рукав моего пальто и буквально вцепилась в меня. Я положила руки ей на плечи и прижала к себе.

– Ты не хотела приезжать, – сказала она. – Ты же тут все терпеть не можешь.

Кэт прочистила горло:

– Ладно, Бенни, хватит.

Но Бенни не утихомиривалась:

– Мама стоит на пятне крови.

Я посмотрела под ноги. Темные неровные края кровавого пятна выступали из-под туфли Кэт. Я представила, как они сломя голову мчатся к парому, переезд через бухту, мамину руку, замотанную махровым полотенцем.

Кэт чуть отступила назад, и мы все застыли как изваяния в лучах клонящегося к закату солнца, глядя на пятна крови моей матери.

Мы кое-как разместились в мототележке Кэт, припаркованной у пирса. Бенни уселась сзади с моим чемоданом, а я забралась на переднее сиденье, осторожно поглядывая на клаксон и вспоминая нашу последнюю, душераздирающую поездку.

– Не беспокойся, – утешила Кэт, – я не буду гудеть, если только не найдется сумасшедший, который бросится мне под колеса.

– Ненавижу эту чертову штуку, – созналась я.

– Пожалуйста, можешь ненавидеть сколько угодно, но она спасла жизнь не одного туриста.

– Мама привыкла наезжать на туристов, – усмехнулась Бенни.

– Вовсе нет.

– Думаю, Бенни просто не способна врать, – сказала я, и Кэт обиженно надулась, выезжая на узкую мостовую.

Небо над нашими головами становилось оранжевым. У меня возникло ощущение давящей сверху тьмы, скапливающейся за ярко расцвеченным небосводом. Пока мы проезжали мимо расположенных на главной улице лавок, никто не произнес ни слова, даже Бенни.

Витрины всех магазинчиков, даже крохотная почта, были увешаны ярко-лиловыми лавандовыми гирляндами. Стоны лавки «Сети и снасти» Шема были выкрашены в цвет хурмы, а на деревянном пеликане перед входом в «Большой Магазин Кар-р, Кар-р» теперь красовалось седло пони, чтобы, как подумалось мне, дети могли посидеть. Мы миновали кучку туристов перед «Эгрет экспедишнз», записывавшихся на лодочные и пешеходные экскурсии. Даже в разгар зимы это место выглядело оживленным.

Я указала на лавочку, вклинившуюся между кафе «У Макса» и увеселительным заведением. Над ней был прилажен синий в белую полоску навес, а надпись на витрине гласила: «Русалочья сказка».

– Разве здесь раньше был не рыбный магазин?

– Прогорел, – вздохнула Кэт.

– Теперь это мамин магазин, – заверила Бенни.

– Ты не шутишь? Ты его купила? И открыла сувенирную лавку?

Я была удивлена. Я знала Кэт всю жизнь, и она никогда не проявляла ни малейшего интереса к торговле. После смерти мужа – а случилось это по крайней мере лет двадцать назад – они с Бенни вполне довольствовались ее пенсией и небольшим социальным пособием.

– Открыла прошлой весной, – похвасталась Кэт.

– А кто же сейчас за ним присматривает?

– Когда я на месте, лавка открыта, когда меня нет – закрыта, – ответила Кэт.

– Хорошее название, – заметила я.

– Я хотела назвать ее «Роковой плавник», но твоя мать забраковала. У женщин нет никакого чувства юмора.

– У нее-то точно.

– А вот и неправда. Нет-нет, у нее появлялось такое чувство юмора, что только держись, – сказала Кэт.

Она включила фары, и на дорогу перед нами легли две светлые полосы. Я наблюдала за тем, как она наклонилась вперед, словно стараясь выжать из тележки максимальную скорость – восемнадцать миль в час – и даже больше, и в памяти вдруг всплыл отрывистый смех матери, времена, когда мы все еще были нормальными и счастливыми людьми. Кэт была права: когда-то у матери действительно было такое чувство юмора, что «только держись», она могла приготовить креветки в кокосовом соусе и, подавая их, надеть гавайскую юбку из травы. Тогда Майку было восемь, и его злосчастный пенис застрял в бутылке из-под колы, в которую он мочился, по причинам, так до конца и не выясненным. Скорей всего, оказавшись в горлышке бутылки, его орган, скажем так, слегка разбух. Мать старалась быть серьезной, но не выдержала и расхохоталась: «Майк, пойди к себе, посиди, представь мать Терезу, и он сразу выскочит».

– Лучше всего расходятся желтые значки с надписью «Царица русалок», – рассказывала Кэт. – Плюс наши русалочьи буклеты. Помнишь отца Доминика? Он написал для нас историю святой Сенары, и мы выпустили ее в маленьких буклетах под названием «Русалочья сказка», как у лавки. На складе уже почти ничего не осталось. Отец Доминик все время заявляется сюда в своей дурацкой чертовой шляпе – подписывать экземпляры. Я ему даже сказала: «Ради бога, отец Доминик, вы же не автор "Пэта Конроя"».