В промежуток между тем, как она зарядила свой «Кригхофф», и выстрелом, кто-то вынул боевые патроны и вставил холостые. А потом, после охоты, кто-то убрал и холостой патрон, и стреляную гильзу, устраняя следы содеянного. Однако преступник допустил ошибку: не почистил ствол, оставил в нем улику — грязь.

Пендергаст откинулся на спинку стула. Прижал ко рту дрожащую руку.

Хелен погибла не из-за несчастного случая. Произошло убийство.

Нью-Йорк

Суббота, четыре часа утра. Лейтенант Винсент д’Агоста протолкался через толпу зевак, нырнул под заградительную ленту и подошел к телу, распростертому на тротуаре у дверей одного из бесчисленных индийских ресторанчиков на Шестой Восточной улице. Под трупом натекла большая лужа крови; нереально красивым казалось отражение в ней красных и лиловых огней пыльной витрины ресторана.

В злодея выпустили полдюжины пуль, не меньше. Он лежал на боку, откинув одну руку, а ствол валялся в двадцати футах. Криминалист измерял рулеткой расстояние от руки до оружия.

Убитый — сухопарый белый мужчина лет тридцати — походил на изломанную палку: колено одной ноги прижато к груди, другая нога отогнута в сторону, руки широко раскинуты. Двое стрелявших копов — здоровенный негр и жилистый латиноамериканец — стояли в сторонке и общались с уполномоченным отдела внутренних расследований полицейского управления.

Д’Агоста подошел, кивнул присутствующим, пожал руки копам, вспотевшим от волнения.

«Убийство — тяжелый груз на совести», — подумал д’Агоста.

— Лейтенант, — обратился к нему один из копов, которому не терпелось еще раз рассказать все свежему человеку, — этот тип только что грабанул с пушкой ресторан и бежал по улице. Мы назвались, показали наши полицейские жетоны, а он, гад, открыл огонь — стрелял на бегу, а на улице полно народу… У нас выбора не оставалось, пришлось его достать. Больше никак, никак.

Д’Агоста одобрительно похлопал копа по плечу и посмотрел на табличку с именем.

— Успокойся, Окампо. Вы сделали все как положено. Расследование это подтвердит.

— Он так палил, как будто завтра конец света.

— Для него — уже наступил.

Д’Агоста отвел в сторонку представителя отдела внутренних расследований.

— Какие-то проблемы?

— Вряд ли, сэр, — ответил уполномоченный, закрывая блокнот. — Слушания, конечно, не избежать. Но тут все ясно. — Лейтенант понизил голос: — Проследите, чтобы ребята получили психологическую помощь. И пусть, прежде чем давать показания, поговорят с адвокатом.

— Сделаем.

Д’Агоста задумчиво посмотрел на убитого.

— И сколько он взял?

— Долларов двести. Наркоман чертов. Высох уже от героина.

— Тяжелый случай. Опознать можем?

— Уоррен Забриски, из Фар-Рокауэй.

Глядя на место происшествия, д’Агоста покачал головой. Все прямо как по заказу: пара копов, и оба принадлежат к этническим меньшинствам; убитый преступник — белый, свидетелей — завались, происшествие снято камерой наблюдения. Все просто и ясно. Никакой Эл Шарптон[5]не поднимет вой, никаких тебе маршей протеста или криков о полицейском беспределе. Злодей получил по заслугам — всякий признает.

Д’Агоста огляделся. Несмотря на холод, за лентой собралась немалая толпа. Рокеры, яппи, метросексуалы — черт их разберет, как они теперь называются. У тела все еще суетились судмедэксперты, у обочины стояла «скорая», детективы допрашивали владельца ограбленного ресторана. Все работают, всё под контролем. Скверное дельце — пойдет теперь писанина, отчеты, допросы, показания, слушания, пресс-конференции… И все из-за паршивых двух сотен — на дозу героина.

Лейтенант подумывал, как бы незаметнее смыться, когда в дальнем конце ограждения поднялся шум. Кто-то поднырнул под ленту и вошел в огороженную зону. Д’Агоста сердито повернулся — и оказался лицом к лицу с особым агентом Алоизом Пендергастом, за которым спешили два полисмена в форме.

— Эй, вы! — крикнул один коп, грубо хватая агента за плечо. Пендергаст легким движением освободился, достал свой жетон и сунул полицейскому под нос.

— Какого… — начал коп, слегка отшатнувшись. — ФБР! Он из ФБР!

— А тут он что делает? — спросил другой.

— Пендергаст! — воскликнул д’Агоста, шагнув к нему. — Вас-то сюда каким ветром? Это убийство вроде бы не ваша…

Резким, нервным жестом Пендергаст прервал лейтенанта. Неоновый свет покрыл и без того бледное лицо Пендергаста смертельной, призрачной белизной. В своем черном, сшитом на заказ костюме агент, как всегда, выглядел словно преуспевающий владелец похоронного бюро. И все же сегодня он был другим — совершенно другим.

— Мне нужно с вами поговорить. Прямо сейчас.

— Конечно. Как только я закруглюсь…

— Немедленно, Винсент.

Д’Агоста уставился на агента. Перед ним стоял не тот собранный холодный Пендергаст, к которому он привык. Эту, другую сторону его натуры лейтенант увидел впервые: раздражительность, бесцеремонность, резкие движения. И не только — при ближайшем рассмотрении д’Агоста заметил, что всегда безупречный костюм агента помят и не чищен.

Пендергаст схватил д’Агосту за лацкан.

— Я прошу вас об одолжении. Больше чем об одолжении. Пойдемте со мной.

Потрясенному такой горячностью д’Агосте ничего не оставалось, как подчиниться. Пройдя через огороженную зону под пристальными взглядами подчиненных, лейтенант проследовал за Пендергастом через толпу к ожидавшему их «Роллс-ройсу». Проктор — шофер Пендергаста — с непроницаемым лицом сидел за рулем.

Д’Агосте пришлось почти бежать, чтобы не отстать.

— Вы же знаете — я сделаю все, чтобы вам помочь.

— Не говорите ничего, вообще молчите, пока не выслушаете до конца.

— Ну ладно, — поспешно согласился д’Агоста.

— Садитесь.

Пендергаст скользнул на заднее сиденье и открыл маленький бар. Схватив графин, плеснул в стакан на три пальца бренди, одним глотком выпил половину и повернулся к д’Агосте. Серебристые глаза Пендергаста сверкали от волнения.

— Это не обычная просьба. Если вы не сможете ее выполнить или не захотите, я пойму. Только не мучьте меня вопросами, Винсент, — у меня нет времени. Просто нет времени. Слушайте, а потом будете решать.

Д’Агоста кивнул.

— Мне нужно, чтобы вы взяли отпуск. Наверное, на целый год.

— На год?!

Пендергаст опрокинул в себя остатки бренди.

— Может, потребуется несколько месяцев, а может — недель. Заранее сказать нельзя.