Но, к ее удивлению, Седой указал в противоположную сторону. Туда, где дальше по реке был Остров и памятник Царю-Мореходу, где блестели вдали полуразрушенные купола Главного Храма. Сначала Кошка решила, что у него в голове помутилось — и немудрено. Показала на приметное здание, попыталась объяснить, где они, по ее расчетам, находятся. Потом вспомнила, что Седой этого ориентира, скорее всего, не видит своим человеческим, слабым зрением. Но трудно было поверить, что он в знакомых местах заблудился. Он, рожденный наверху, должен был по-любому лучше нее город знать. Не до такой же степени все изменилось, чтоб он забыл даже, где право, где лево. В общем, или он от всего пережитого запамятовал, где этот его Изумрудный Город находится, или вообще туда не собирался — и Кошке почему-то показалось, что так и есть. А ей-то что, она вообще может бросить их тут и скрыться — пусть выкручиваются сами. Но пока ей отдали только задаток. Она не хотела себе сознаться, что ее удерживает кое-что и помимо платы.

Ладно, в другую сторону — так в другую. Что там у нас? С моста она видела, что справа от реки, за полосой деревьев, есть еще какое-то болото. Не очень это хорошо — когда вокруг вода. Воду Кошка вообще не любила. В общем, лучше было пройти поскорее. И деревья здесь были уж больно высокие. Впереди же виднелся еще один мост — без стеклянного покрытия, и вроде он неплохо сохранился. Между опорами словно бы металлические цепи висят — по крайней мере, так издали кажется. Хотя Кошка знала, что на самом деле никакие это не цепи, а массивные металлические балки. Но рожденные наверху, видно, умели с выдумкой строить — так, чтоб вещи казались не такими, какие они на самом деле. А вон в воде у самого берега и заржавевший корабль — вода мотает его туда-сюда, как игрушку. «Интересно, что там чернеет на одной из опор моста? — подумала она. Надо будет поглядывать в ту сторону».

Они брели вдоль реки между толстенными деревьями. Под ногами похлюпывало, но ботинки у нее были хорошие, да и жиром она их смазывала, чтоб не промокали. И все равно холод уже пробирался внутрь, пальцы ног озябли. Один раз Кошка оглянулась и в двух шагах от себя вдруг увидела блестящие глаза твари, распластавшейся на стволе и следившей за ними. Если бы не глаза, она бы приняла животное за коврик моха или наросты плесени — так неподвижно было прижавшееся к дереву плоское тело. Она уже видела таких — эти звери не нападали на противников сильнее себя.

В реке снова что-то мощно плюхнуло, и Кошка от греха подальше увела спутников в заросли кустарников. Кое-где между ними возвышались мощные стволы. Идти здесь было неудобно, ноги увязали в мягкой грязи. Она сообразила, что это, скорее всего, дно обмелевшего пруда. Попадались гнилые доски, разбитые бутылки и прочий хлам. Рохля шагнул в сторону и вдруг увяз в грязи чуть ли не по пояс. Вот тут веревка и пригодилась — Кошка кинула ему один конец, чтоб он обвязался, и принялась тянуть за другой, а остальные мужчины помогали. Потом она наломала веток с ближайших кустов, набросала их под ноги. Пришлось снова выбираться на твердую землю. Кошка старалась не наступить на что-нибудь острое и с тоской думала, что ее ботинки могут не пережить этого похода. Так увлеклась, что чуть не забыла об осторожности. И лишь каким-то звериным чутьем уловила — под вывороченными корнями дерева-гиганта кто-то притаился. Кошка сделала спутникам знак подождать, пригляделась. Да, там кто-то был — кажется, довольно крупное животное, покрытое свалявшейся шерстью. Вдруг существо шевельнулось — и Кошка увидела исхудалую руку, сжимавшую камень. Это был один из тех несчастных выродков, которые до сих пор иногда попадались наверху. Кое-как им удалось приспособиться к новым условиям, но сил у них хватало лишь на то, чтобы поддерживать жалкое существование. Замотанные в драное тряпье, а иной раз и в звериные шкуры, они страдали от голода и холода, но главное — подвергались губительному воздействию радиации. Совершенно непонятно, почему они продолжали цепляться за жизнь. Если бы выродок попытался напасть, Кошка без сожаления убила бы его. Но он только следил за ними, явно напуганный, и в душе ее шевельнулось что-то похожее на сострадание. Ей ли не знать, каково это — когда тебя травят? Пусть живет. Все равно долго не протянет — голод, холод или хищные звери его доконают. И она сделала своим спутникам знак идти дальше. Они даже не поняли, чем была вызвана остановка.

Еще немного — и вышли ко второму мосту. Прямо за ним на берегу реки виднелось приземистое квадратное здание, почти не разрушенное. И даже некоторые буквы уцелели от громадной надписи на самом верху. Интересно, что там было написано? Теперь осталось только «…ос…страх». Излишнее напоминание, страх и так сопровождал их постоянно. А за тем зданием опять простирались джунгли.

* * *

Седой указал на широкую улицу, служившую продолжением второго моста и уходившую вверх, на вершину холма. Он хотел, чтобы они шли по ней. Но тут сзади затрещали сучья — судя по всему, какое-то крупное животное направлялось прямо к ним. И они кинулись бежать через дорогу, лавируя между проржавевшими автомобилями. Впереди была решетка, ее охраняли две группы фигур со вздетыми вверх руками. «Это просто истуканы, — подумала Кошка, — изображения себе подобных, которые люди раньше везде любили ставить». Слева раздался хриплый торжествующий крик. Так она и думала — темное пятно на опоре моста оказалось крупной вичухой, которая, углядев добычу, встрепенулась, захлопала крыльями и сорвалась с насиженного места. Ей ответили эхом далекие вопли со стороны главного храма. И скоро уже три фурии с криками кружились в ночном небе, высматривая забредших в их владения людей.

Путешественники помчались еще быстрее, стараясь оказаться под защитой деревьев, и опомнились только в середине небольшого парка. Здесь еще сохранились следы пребывания человека — сломанные качели, не совсем заросшие дорожки. И снова истуканы — сколько же их здесь? «Кладбище, — решила Кошка. Как-то она с одним сталкером шла мимо кладбища, и тот показывал ей каменные фигуры. — Если так, нужно побыстрее убираться отсюда». Хотя она боялась кладбищ куда меньше суеверных сталкеров. Она-то знала — там живут те же самые звери, что и в городе. Мертвые же мирно лежали под землей, и с чего бы ей было бояться незнакомых покойников? А те, кого она сама отправила на тот свет, сумеют, если захотят, найти ее везде, и не кладбищ ей нужно бояться, а темных туннелей. «Да это и не кладбище вовсе, — присмотревшись, решила она. — Тогда здесь были бы каменные плиты и кресты, а тут одни истуканы, и не так уж плотно они стоят. И качели висят — словно на детской площадке. И сиденья не маленькие, а целые лавочки на цепочках — можно даже вдвоем усесться. Жалко, что сгнили совсем…» Кошка вспомнила, как однажды позволила себе пару раз скатиться с одной из чудом уцелевших пластмассовых горок — ей это занятие очень понравилось. Рожденные наверху умели развлекать своих детенышей. Но сейчас не время было отвлекаться.

Кошка с удивлением увидела, как Седой остановился перед одним из огромных истуканов, помещенным на высокую круглую тумбу. Каменная статуя была облачена в длинное пальто. Открытое мужественное лицо — и все же чем-то оно ей не понравилось. Бородка клинышком и усы. Седой некоторое время стоял перед истуканом навытяжку, словно встретил старого знакомого, а она оглядывалась — надо же кому-то помнить об осторожности. Поблизости обнаружился еще один идол — тоже в длинном пальто, в руке шляпа, лицо широкое и какое-то словно бы безвольное, нос толстый, усы висячие. А поодаль — еще, и хотя одежда у него была другая — куртка и широкие штаны, заправленные в сапоги, — он был явно из той же компании. Бородка и усики почти как у первого, а волосы каменным чубом торчат вверх. Интересно, откуда их здесь столько? И лица у всех такие благостные — как перед большой бедой. А еще чуть подальше — низенький, но самый страшный, хотя почему она так решила, — не смогла бы объяснить. У него какое-то кошачье выражение лица, ласковый прищур, словно он видит всех насквозь — и смотрит он со своего постамента свысока на маленьких каменных идолов, которые скорчились у его ног в разных позах. У кого рот распят в немом крике, кто весь перекрутился, кто сжался в комочек, кто искоса глядит отчаянными глазами. Эк их пробрало-то! Наверное, в этой сценке был какой-то смысл, который от нее ускользал. Дальше в большом количестве виднелись одинаковые изображения — лысоватый, с прищуром, с небольшой бородкой изображен был в разных позах.