«К вечеру дорога свернула в глубокую долину. Почти со всех сторон высились заросшие, неприступные на вид склоны. На востоке открывался просвет, где виднелись Апеннинские горы; они являли зрелище устрашающее; громоздящиеся вершины, которые нескончаемой чередой уходили вдаль, их одетые соснами гребни — столь величественная картина предстала перед Эмилией впервые. Солнце только что спряталось за вершинами гор, с которых Эмилия спускалась, и их длинные тени накрывали долину, но косые лучи, проникая через расщелину в утесах, золотили кроны деревьев на противоположных склонах и заливали ослепительным сиянием башни и зубчатые стены замка — его обширные укрепления тянулись наверху вдоль кромки пропасти. Эти освещенные солнцем строения казались еще ярче рядом с тенью, которая окутывала долину внизу.

— Вот, это Удольфо, — сказал Монтони, уже несколько часов молчавший.

Эмилия окинула печальным и робким взглядом замок, который, как она поняла, принадлежал Монтони; освещенный последними лучами замок все же имел вид мрачный и высокомерно-неприветливый — из-за готического величия его очертаний и полуразрушенных стен темно-серого камня. Пока Эмилия смотрела, стены стали погружаться во тьму; они окрасились в печальный пурпур, который все больше густел, по мере того как вверх по горе ползли тонкие испарения; зубцы тем временем по-прежнему сверкали. Но вскоре лучи погасли и там, и здание облеклось торжественным вечерним сумраком. Безмолвное и величавое, оно царило над своим окружением и хмуро бросало вызов каждому, кто вздумал бы вторгнуться в его одинокие пределы. Чем больше сгущались сумерки, тем более грозным оно становилось, и Эмилия не сводила с него глаз, пока не осталось на виду лишь скопление башен, которые возвышались над верхушками деревьев — в их плотную тень вскоре попала карета, когда начался подъем.

Протяженность и сумрак этого исполинского леса породили в мозгу Эмилии ужасные образы; она бы не удивилась, если бы из-за деревьев вдруг выскочили разбойники. Наконец карета оказалась на поросшей вереском скале и вскоре после этого достигла ворот замка; глубокие звуки привратного колокола, который известил об их прибытии, усугубили не оставлявший Эмилию страх. Пока все ждали слугу, который должен был выйти и открыть ворота, она тревожно оглядывала здание, однако не различила в темноте почти ничего, кроме части внешних очертаний и массивного крепостного вала, и пришла к выводу, что замок громаден, стар и навевает тоску. По тому, что удалось разглядеть, она судила о мощи и величине целого. Ворота, перед которыми она стояла, вели во внутренние дворы и были гигантских размеров; их защищали две круглые башни, увенчанные выступающими башенками с зубцами и бойницами; вместо знамен вверху развевались длинные стебли сорняков — они коренились среди полуразрушенных камней и, казалось, вздыхали, когда по окружающему запустению волной прокатывался ветерок. Обе башни соединяла куртина, также с бойницами и зубчатым завершением, ниже виднелась громадная стрельчатая арка ворот с опускной решеткой; далее от башни к башне тянулся над пропастью бруствер; его неровный контур, который выделялся на фоне вечерней зари, носил разрушительные следы войны… Задний план был поглощен сумерками».

Нам думается, что будет интересно сравнить эту ослепительно красивую фантазию с точной зарисовкой, вышедшей из-под того же пера, когда писательница действительно копировала природу; вероятно, читатель найдет, что Удольфо — картина изысканная, бьющая на эффект, а Хардуик — поразительно верный портрет.

«К северу от Лондона, за местностью ничем не примечательной, мы должны остановиться, чтобы не пропустить Хардуик, который принадлежит ныне герцогу Девонширскому, а некогда был резиденцией графа Шрусбери, которому королева Елизавета повелела держать в заточении несчастную королеву Марию. Хардуик стоит на плавной возвышенности несколькими милями левее дороги из Мэнсфилда в Честерфилд; пробираться к нему нужно по тенистым тропинкам; здание можно увидеть не раньше, чем достигнешь парка. Только тут за старыми деревьями весьма величественно встают три седые от древности башни; вначале кажется, что они завершаются полуразрушенными зубцами, но вскоре обнаруживаешь, что это превосходно выполненная ажурная резьба, в которой часто встречаются буквы Э. Ш., увенчанные графской короной, — инициалы и памятники тщеславия Элизабет, графини Шрусбери, для которой построено ныне существующее здание. Высокий, необычного оттенка замок очень красив и когда выглядывает меж пышных деревьев, и когда предстает перед наблюдателем на какой-нибудь из полян парка; с полян местами видны Дербиширские холмы. Пейзаж вызывает в памяти изысканные описания Харвуда.

Глубокая тень, которая окутывает Эльфриду и обитателей Хардуика, скрывала некогда прелестную фигуру, достойную стать идеалом поэта и обреченную на горькую судьбу, — подобных трагедий не видел Харвуд.

Напротив больших ворот, ведущих во двор замка, растут красивые старые дубы; местность здесь внезапно понижается, внизу лежит тенистая поляна; от ворот открывается вид на долину Скарсдейла в обрамлении нехоженых гор Пика. Слева, по соседству с современным зданием, находятся разрушенные фрагменты старого замка; густо увитые плющом, они придают пейзажу интерес, особенно в сочетании с поздним (но имеющим более богатую историю) зданием. Тропой, по которой так часто ступала королева Мария, мы не без волнения проследовали к двустворчатой двери большого холла; его внушительные размеры, тишина, предгрозовое небо за окнами вполне соответствовали впечатлению от всего ранее увиденного. Высокие окна плохо пропускали свет, и мы слабо различали большие фигуры на шпалерах над дубовыми панелями и дубовую колоннаду, поддерживающую галерею в глубине холла; напротив входа между двумя окнами висели гигантские лосиные рога. Воображение невольно рисовало сцену прибытия королевы Марии: чувства, которые она испытывала, вступая под эту торжественную сень, звон лошадиных копыт и хор голосов во дворе, ее гордый, но нежный и меланхолический облик, когда она вслед за лордом-канцлером медленно взошла в холл, выражение лица лорда-канцлера — подобострастное, но бдительно-озабоченное, когда, под впечатлением ее красоты и благородного достоинства, он обратился к мыслям о страхах своей собственной королевы; настороженное молчание ее горничных и шумные хлопоты прочих слуг.

Из холла лестница ведет в галерею небольшой часовни (где еще сохранились стулья и подушки, которыми пользовалась королева Мария) и в помещения второго этажа — из них только одно связано с памятью о ее заточении: ее рукоделье можно видеть на кровати, стене, стульях. Шпалера ее работы богато украшена символическими фигурами, над каждой имеется пояснительная надпись; хранили шпалеру бережно, и она до сих пор цела и выглядит как новая.

По соседству находится столовая, где, как и в прочих помещениях этого этажа, обстановка дополнена несколькими современными предметами; там имеется над камином вырезанный по дубу девиз:

„Нам дано лишь одно: бояться Бога и исполнять его заповеди“.

Насколько же низко ценилось в дни, когда строился этот дом, дерево по сравнению с работой: ступеньки (там, где лестница не из камня) сделаны из цельного дуба, а не обшиты планками. Такая лестница ведет с третьего этажа (это парадный этаж) на крышу; оттуда, как говорят, в ясные дни видна широкая панорама с Йоркским и Линкольнским соборами. Третий этаж — главная достопримечательность дома. За редким исключением все апартаменты здесь были предоставлены королеве Марии, некоторые из них — как парадные; обстановка в этих комнатах такова, какой ее оставила Мария (этому есть помимо внешнего вида мебели и иные свидетельства). Главная комната, или зал для приемов, отличается необычной высотой; вошедшего прежде всего радует ее величина, а уж затем охватывает благоговейное волнение, вызванное почтенным возрастом этих стен и безыскусным рассказом о муках, которые они наблюдали».[14]