Люди, наделенные эмоциональной чувствительностью, благодаря которой находящиеся рядом с ними чувствовали себя естественно и непринужденно, были бесценными для потенциально неустойчивой кружковой структуры.

Для успешного функционирования кружка такие люди были более важны, чем самые умные, самые энергичные, даже самые выдающиеся в интеллектуальном отношении. В своих ностальгических воспоминаниях о пушкинском кружке 1830-х годов А. П. Керн писала: «В этом молодом кружке преобладала любезность и раздельная, игривая веселость, блестело неистощимое остроумие, высшим образцом которого был Пушкин». Однако для русской интеллектуальной жизни остроумие вовсе не обязательно было наиболее ценным качеством; это видно по тому, как Керн продолжает с еще большим энтузиазмом превозносить другую фигуру из этого кружка: «Но душою всей этой счастливой семьи поэтов был Дельвиг, у которого в доме чаще всего они и собирались» [Керн 1989:47–49]. Как объяснила Керн, «душой» кружка Дельвига делали такие личные качества, как доброта, деликатность, умение пошутить так, чтобы не задеть чьи-либо чувства, которое было присуще Пушкину в гораздо меньшей степени, если оно вообще у него было. Этот личный талант к сплочению общества был крайне важен для бесперебойного функционирования кружка (попутно отметим и упоминание о Дельвиге как образцовом хозяине дома, в котором собирается кружок).

Для авторов записок наиболее привлекательными моделями подобающего поведения интеллигенции и лидерства становились именно те, кто обладал личным талантом создавать и поддерживать эффективное интеллектуальное сообщество, будь то коммунитас или организация, преследующая определенную цель. В рассуждениях о таких образцовых фигурах они выработали емкое определение интеллигентской идентичности, которая обеспечивалась следованием рекомендациям по поводу должного поведения. В интеллигентской мемуарной литературе подобные личности могли стремительно превращаться в объекты культового поклонения. Преувеличенные, агиографические восхваления их личных и коммуникативных навыков свидетельствуют о той важности, которую придавали этой теме авторы воспоминаний, пытаясь превзойти друг друга в прославлении тех, кого они считали великими общественными лидерами интеллигенции былых времен; как правило, это были главы кружков. Весьма вероятно, что в попытках выделить подобные качества как достойные подражания мемуаристы преувеличивали их и приписывали некоторым личностям в большей степени, чем те обладали ими в действительности.

Проще говоря, произведения в жанре «записок современников», как было отмечено в одной из работ, и в самом деле порой бывают особенно ненадежны в качестве исторического источника[40]. Эта традиция не только отмечена тенденцией к преувеличению, но также свидетельствует о том, что авторы воспоминаний зачастую полагаются на устную интеллигентскую традицию сплетен и рассказов. Использование этой устной традиции приняло форму анекдота – вставленной в текст сплетни о личностях и их взаимоотношениях, предлагаемой читателю без всякого предупреждения и без указания на то, что приводимые сведения были получены от первого лица. Можно утверждать, что традиция «записок современников» как таковая является своего рода письменным ответвлением традиции устного рассказа, бытовавшего в среде русской интеллигенции, и была призвана служить двоякой цели – как выстраиванию связей между интеллигентами и их объединению, так и формированию основанного на фактах представления о прошлом. Склонность к преувеличениям в духе агиографии и повторения сплетен в подобных документах побуждают к осторожности при их использовании в качестве исторических источников. Особенно важно понимать специфику подобных мемуаров при исследовании того предмета, которому посвящена данная книга, ибо такие мемуары составляют значительную часть материалов, в которых задокументирована жизнь Волошина.

В этих документах заметно сказывается влияние традиции гиперболизированных рассуждений по поводу лидерства в кружках. В «записках современников», посвященных Волошину, он изображается как обладающий идеальной способностью общения; его часто очень эмоционально описывают как подлинного мастера создания и поддержания успешного интеллигентского сообщества, умеющего применять разнообразные лидерские навыки. Описание этих навыков основывается на многих из тех особых лидерских качеств, о которых ранее говорилось в «записках современников». Его искусство часто характеризуется с точки зрения способности осуществлять вдохновляющее руководство, напоминающей успешных духовных вождей литературных коммунитас-кружков прошлого. Так, о способностях Волошина притягивать к себе людей для преследования общей духовной цели входившая в его кружок Марина Цветаева писала:

Макс принадлежал другому закону, чем человеческому, и мы, попадая в его орбиту, неизменно попадали в его закон. Макс сам был планета. И мы, крутившиеся вокруг него, в каком-то другом, большем круге, крутились совместно с ним вокруг светила, которого мы не знали [Цветаева М. 1994–1995,4: 191].

Волошина также восхваляют в выражениях, отражающих его функцию более традиционного лидера кружка как узла нетворкинга, то есть наставника. Цветаева, самая известная их его подопечных, воспринимала его прежде всего в этом качестве: «Волошину я обязана первым самосознанием себя как поэта» [Цветаева М. 1991: 87]. Более того, она подчеркивает его необычайную способность выполнять одну из функций наставника, способствуя объединению окружавших его людей в круг общения: «Одно из жизненных призваний Макса было сводить людей, творить встречи и судьбы» [Цветаева М. 1994–1995, 4: 178]. Тем не менее в воспоминаниях четко вырисовывается (и подкрепляется документальными свидетельствами) то, что в меньшей степени было объектом безоговорочного обожания, – мастерское умение Волошина посредством своих личных связей мобилизовывать материальные ресурсы, необходимые для поддержания жизни кружка, то есть искусство традиционного покровителя и ментора, также очень важное для понимания его личности. В своих описаниях авторы воспоминаний подчеркивают и его умение тонко чувствовать окружающих: «Максимилиан Александрович к каждому подходил с ласковым внимательным словом. Он умел вызвать на поверхность то самое хорошее и ценное, что иногда глубоко таится в человеке. <…> Волошин был центром, куда все тянулись. Он умел все принять и все понять» [Остроумова-Лебедева 1990: 519].

Он также описывается как миротворец в неспокойном мире кружков, великолепно умеющий разряжать напряженность в отношениях между окружающими его людьми и создавать основу для эмоциональной гармонии тех, кто принимал участие в программной деятельности. Андрей Белый писал: «Волошин был необходим эти годы Москве: без него, округлителя острых углов, я не знаю, чем кончилось бы заострение мнений: меж “нами” и нашими злопыхающими осмеятелями; в демонстрации от символизма он был – точно плакат с начертанием “ангела мира”» [Белый 1990: 254]. В новой и увлекательной дискуссии о лидерстве он также изображался как человек, умеющий создать и сцементировать общество иным способом: путем рассказывания историй и мифотворчества: «Макс о событиях рассказывал, как народ» [Цветаева М. 1994–1995, 4: 205].

Иными словами, в увековеченной в воспоминаниях личности Волошина мы видим такое сочетание различных мотивов лидерства применительно к жизни кружка, в котором лидерство духовное уравновешивается прагматическим, а также присутствует талант поддерживать отношения между людьми и гармонию в группе благодаря исключительной способности понимать чувства людей и их самые разнообразные взаимоотношения. Не всегда ясно, реально ли Волошину