Китайское изображение тренировки «на степной манер» (монгольский, киданьский, чжурчженьский): стрельба по бегущей собаке. Стрелы при этом используются тупые – не из гуманизма, а чтобы не приходилось сразу же «менять мишень». Характерный проворот лука в руке сразу после выстрела позволяет избежать удара тетивы по левому запястью; при другой технике стрельбы это место защищается специальным щитком-напульсником.

Даже через века после монгольского нашествия среднеазиатские Тимуриды (уже «моголы», а не монголы) подчеркивали чуть ли не полную равнозначность действий конных лучников во время облавной охоты и в бою, не забывая при этом сослаться на заветы «основоположника». Вот как описал эту реальность на рубеже XV–XVI вв. уже знакомый нам по наме своего имени Захир-ад-дин Мухаммад Бабур, основатель государства Великих Моголов: «Бойцы правого крыла стоят на правом крыле, левого крыла – на левом крыле, середины – в середине; все из рода в род стоят на местах, указанных в ярлыке Чингизхана. На правом и на левом крыле тот, чье значение больше, стоит ближе к краю. Относительно правого крыла постоянно происходили раздоры между родами Чарас и Бекчик. ‹…› Из-за того, кому выходить на край, они дрались, обнажая друг на друга сабли. В конце концов, кажется, решили, что когда в кругу для облавы выше будет стоять один, то в боевом строю на край будет выходить другой» («Бабур-наме»).

При Чингисхане в таких обстоятельствах затеять раздор, да еще и с применением оружия, можно было только один раз. Так что вектор дисциплинированности понятен, но понятен и уровень сохранившихся приоритетов.

Бабур был умелый воин и охотник, поэтому особенно ценны его «смешанные» воспоминания. Например, когда он описывает, как в полном воинском снаряжении охотился на кулана, на скаку издали подранил его из лука, а потом несколько раз с довольно близкого расстояния всаживал стрелы в грудную клетку, но тот после каждого попадания лишь слегка отяжелевал в беге (пришлось дорубать саблей) – то понимаешь, насколько трудноуязвим для лучника должен быть боевой конь, превосходящий дикого осла по всем параметрам. Пускай даже такой конь, в отличие от всадника, и не прикрыт доспехами; а ведь часто бывает прикрыт, даже в среднеазиатской или монгольской степи.

Самому Бабуру в бою регулярно приходилось стрелять по вражеским лошадям – и он специально выделяет те редчайшие случаи (всего два, причем один раз выстрел был сделан из арбалета), когда лошадь удавалось сразить с первой же стрелы. Ничего удивительного, если вспомнить воспоминания Усамы…

Регулярно у Бабура встречаются и описания одоспешенной конницы, причем эти конские доспехи (как, впрочем, и броня всадника) являлись в первую очередь «противострельной» защитой. Далеко не абсолютной, но достаточно серьезной. Другое дело, что после неудачного боя, бывало, приходилось делать выбор: оставаться под обстрелом скачущих следом легковооруженных вражеских лучников много дольше, чем это полезно для здоровья даже в броне – или повысить одновременно и скорость отступления, и уязвимость.

Впрочем, для того, чтобы хоть частично разоблачиться (особенно если всадник проделывал это вместе с лошадью), сперва все-таки следовало создать между собой и преследователями некий запас дистанции: «…Достигнув реки, мы вошли в воду, как были – в кольчугах и латах. Больше половины реки мы прошли прямо по дну, дальше, на полет стрелы, была глубокая вода; мы вели лошадей вплавь, в латах и в сбруе, и так перешли реку.

Выйдя из воды, мы срезали и побросали латы. Мы перебрались на северный берег и ушли от врага».

В данном случае под человеческими «латами» надо, видимо, понимать некие кольчато-пластинчатые наборы, носимые поверх кольчуги: юшман, ирано-тюркский «бегтер» (в русской, несколько отличающейся версии – «бахтерец») либо зерцальную безрукавку типа «шараина». В спешке все это, кроме юшмана, действительно легче было срезать, чем возиться, расстегивая ремни крепления (а в русском варианте, наоборот, срезать можно было только юшман: такой вот конфликт версий). А уж конские доспехи, тоже не «латы» в европейском смысле, при таких обстоятельствах точно было легче срезать, чем снять.

Один из вариантов персидской конной брони

(Из описания это не совсем ясно, но, похоже, Бабур со спутниками пересекли реку, так ни разу и не сойдя с седел. Включая участок, где на полет стрелы – скорее всего имеется в виду лишь дистанция верного выстрела, 200 + 50 м, – была глубокая вода. Это не фантастика: такие расстояния лошадь в полной броне под всадником в броне же действительно переплывает, причем подобные случаи отмечены и во время европейских войн XV в., когда оба участника заплыва, «верхний» и «нижний», облачены в настоящие латы. Впрочем, для огромного рыцарского коня эта нагрузка, включая 20–40 кг собственного доспеха, составляла меньший весовой процент…

Конечно, даже в боевых условиях это достаточно «смертельный номер» и к нему прибегают не от хорошей жизни, а только, если только иначе – никак. Тот же Бабур при описании разведочных действий, организации переправы и т. п. постоянно подчеркивает: реки переплывают на лошадях без брони, а если всадник и сам хоть как-то умеет плавать, то хорошо бы ему при этом не оставаться в седле, но хотя бы придерживаться за него, самостоятельно плывя рядом с конем.

А во время русско-польской битвы под Оршей атакующие польские латники переплывали реку верхом – Орша, надо сказать, далеко не Волга и даже не Днепр, – лишь потому, что брод оказался «переполнен» конницей, желавшей переправиться более традиционно, без полного отрыва от грунта)

В «Бабур-наме» есть сведенья и о другой броне, «естественной», прочность которой пришлось проверить на охоте уже во время похода в Индию: «…Шкура у носорога очень толстая. Если взять тугой лук, натянуть тетиву до подмышки и ловко наложить и пустить стрелу, то хорошо если она вонзится в шкуру носорога на четыре пальца. Однако говорят, будто стрела легко пробивает шкуру носорога в некоторых местах…»

Вот мы и вернулись к «звериной» теме.

Сразу скажем: для опаснейшей охоты-боя с грозным зверем (не о лани и даже не о благородном олене речь!) лук пригоден довольно мало. И даже не сам лук, а лучная стрела. Она ведь особа резвая и легкая; даже если мы говорим о ТЯЖЕЛЫХ стрелах, они, как правило, несоизмеримы с самыми ЛЕГКИМИ дротиками. Иначе полностью нивелируется дальнобойность, скорострельность и прочее, за что ценят лук.

(На самом деле стрелы, соизмеримые с копьями, все же есть. Однако это воистину «спецбоеприпасы», которые опять-таки заслуживают отдельного рассмотрения.)

Кроме того, закон сохранения энергии никто не отменял. И при всей тренированности лучника его рывок руками «на разрыв» аккумулирует куда меньше джоулей, чем удар боевым топором с размаха или удар тяжелым копьем – особенно всадническим, на всем скаку.