– Я так понимаю, о самоудушении речь не идет?

– Даже если следовать правилу «Прочь все домыслы», все равно самоудушение можно исключить.

– Удивительно, до смерти Майкла Хатченса о таком никто даже и не слышал, а теперь это первое, что приходит в голову. «А-а, самоудушение», – никто даже не удивляется. Но все равно это ведь дикость – сексуально возбуждаться от того, что тебя придушили… – Когда я нервничаю, тараторю жуткие глупости. Инспектор смотрит на меня, словно на яркую полосатую рыбку в аквариуме, без особого восторга, но и без отвращения. – Вы так и не знаете, кто она такая? Что, ни мобильника, ни кошелька?…

– Нет. – Демонстративный тяжелый вздох. Может, не такой уж Периваль и ужасный. – На данный момент не знаем ничего.

Мне вдруг становится очень горько:

– Вы, наверное, к такому привыкли…

– Не особенно.

– Что ж, уверена, вы сделаете все наилучшим образом, – невпопад заявляю я.

– Может, вы вспомнили что-нибудь еще?

Память вдруг окатывает меня, словно ледяная волна.

– Странный запах… Похож… Может, это бред, но он похож на отбеливатель…

Кивает:

– Я заметил. Патологоанатом проверит.

– А глаза? Можно спросить? Они были такие… будто восковые… – Слова почему-то полились из меня рекой, как из Милли, когда она пересмотрит «АйКарли».

– Конъюнктива. Говорит не о причине, а о времени смерти. Когда давление за глазными яблоками падает, они размягчаются. Становятся бледными, тусклыми и мутными.

– Из них уходит свет…

– Вот именно.

Я смотрю на часы. С минуты на минуту привезут Милли, и я была бы не против, чтобы Периваль до ее возвращения ушел. Мне нужно собраться с мыслями, чтобы решить, как ей сказать. И надо позвонить Филиппу. Я до сих пор этого не сделала, ужас! Когда умирала мама, я звонила ему каждый день. То, что я не сообщила ничего Филиппу, вызывает у меня странное тревожное чувство. Вот и еще одно доказательство – неужели мне до сих пор мало?! – выросшей между нами стены. Я поднимаюсь со скамейки, беру чашку инспектора и закатываю рукава – демонстрирую свои хозяйственные намерения. Руки изнутри в царапинах и ссадинах, на сгибе локтя мелкая россыпь запекшейся крови. И еще у меня пропал браслет. Тот самый браслет, который Филипп подарил мне на день рождения. Наверное, обронила. Впрочем, такое полицейскому неинтересно. Я потираю запястья:

– Кусты. Я сквозь них пробиралась и даже не заметила… Хорошо, что на съемках на мне было платье с длинным рукавом, а не то зрители забросали бы меня литературой по членовредительству. Будьте снисходительны, – добавляю я с американским акцентом (с чего вдруг?!). – Эта беда оставила на мне шрамы… В прямом смысле!

К счастью, он, похоже, пропустил мою бредовую реплику мимо ушей. Надевает куртку. Манжеты засалены, да и внизу спереди, там, где непослушная молния соединяет разрез куртки, тоже грязные следы от пальцев.

– Мне нужен образец вашей ДНК для анализа, – произносит он. – И знаете, чем вы еще могли бы помочь? Дайте нам кроссовки, в которых вы утром бегали. Сравним следы.

– Хорошо.

Порывшись во внутреннем кармане, он извлекает оттуда полиэтиленовый пакет и ватную палочку. Дальше следует череда поспешных и даже забавных в своей унизительности действий: я открываю рот, распространяя вокруг легкий аромат лимона с имбирем; Периваль тычет туда ватной палочкой; извлекает ее и швыряет в пакет; пакет плотно закрывается и водворяется назад во внутренний карман. Я почти бегом вылетаю из кухни и мчусь наверх, с чувством впечатываясь в каждую ступеньку. Смешно. Так значит, все это время пакетик был у него и выжидал. Мне вспоминаются мальчишки из моего подросткового йовилского прошлого, их бессменные презервативы в заднем кармане – со стершейся фольгой, но всегда в наличии.

Очутившись в спальне, подхожу к туалетному столику. Нервы натянуты как струна, и я безмолвно ору на свое отражение в зеркале. Хватаю из стенного шкафа кроссовки, бегу назад вниз. Из расположенной на площадке между этажами комнаты, где обитает Марта, несется музыка – долбящий электронный звук. Басов, на мой взгляд, многовато.

Инспектор Периваль переместился в комнату справа от входной двери, зашел туда без приглашения, словно он здесь хозяин. Мы снесли стену между двумя помещениями, и получилось единое пространство, нежно-кремовое и помпезное, этакая выставка роскоши – стеклянные кофейные столики, мягкие диваны, в которых запросто можно утонуть, пышные подушки. И этим музеем мы, конечно же, никогда не пользуемся. А теперь здесь стоит полицейский и разглядывает выставленные над камином фотографии в рамочках.

Периваль берет с полки один из снимков. Я узнаю его даже с порога. Мы с Филиппом в день свадьбы. Я смеюсь в камеру, он прижимает меня к себе, обхватив за талию. Возмутительно юный Филипп в мешковатом костюме, купленном на благотворительной распродаже, – растрепанные темные волосы, удивленно распахнутые глаза. На мне белое платье из жатого вечно наэлектризованного полиэстера; тогда это был последний писк моды. От стирки ткань садилась, и ее растягивали утюгом, придавая нужную форму. Лондон, район Челси. Я стою, неудобно скособочившись, словно стараясь ужаться и втиснуться в кадр, и кажется, вот-вот свалюсь со ступенек ратуши. Помню, я все время думала: «Даже не верится, что он выбрал меня! Женился на мне!» Свадьбу мы отпраздновали в пабе, и все выходные провели в своей квартире. Голышом. Ведь мы были свежеиспеченными молодоженами да и свежеиспеченными знакомыми по большому счету тоже – встретились всего полгода назад, – и в те дни все никак не могли друг другом насытиться…

Инспектор показывает мне фотографию, и я с трудом удерживаюсь от внезапного искушения выхватить ее, силой выдрать у него из рук. Говорю что-то о том, какие мы тут молодые, а у Периваля почему-то странный вид, будто он привидение увидел.

– Это только мне?… – бросает он.

– Что – только вам?

Он трясет головой, словно избавляясь от наваждения:

– Извините. Ничего. Просто…

Я беру снимок, делаю вид, что его разглядываю, а потом водружаю обратно на каминную полку. Эта картинка в рамке вызывает у меня грусть… Медлю, поправляя ее и добиваясь симметрии с фотографией Милли-гимнастки.

– Ну, я думаю, мы с вами еще свяжемся, – объявляет Периваль.

– Да? А, вы о помощи жертвам преступлений. Понимаю.

– Помощь жертвам?

– Когда мы ездили в кино в «Синеворлд», у меня из сумочки стянули мобильный телефон. И к нам приезжала дама из полиции, озабоченная моим душевным состоянием. Весьма навязчивая. Вот я и подумала, что тем, кто нашел мертвое тело, положено предлагать психологическую помощь. Или нет?

– По-моему, настоящая жертва этого преступления не в том положении, чтобы предлагать ей психологическую помощь, даже самую навязчивую.

Осуждает. Может, он и прав, только вот интересно, представляет ли Периваль, каково это – быть самым обычным человеком и вдруг наткнуться на мертвое тело. Какой это кошмар…