У бабушки Рац и у папы сегодня день рожденья: они родились в один день. Еще вчера в обед мы думали, что папа будет ужинать у нас, потому что Аги его пригласила вместе отпраздновать день их рожденья. Но сегодня все перевернулось, никто уже не думает о том, как отметить эти два дня рожденья, и никто не замечает, что сегодня – первый чудесный весенний день. Хотя погода в самом деле великолепная; если бы не немцы в Пеште, я бы сегодня каталась на велосипеде, а так я даже в школу не пошла. У Аги опять разболелся шов на месте операции, и она не встает с постели. Подруги Аги целый день сидят у нас, знакомые дяди Белы в городе уже знают, что они с Аги приехали, и все хотят попросить у них совета. Дядя Бела всем говорит, что надо добывать фальшивые документы и стараться как-нибудь перебраться в Румынию. Но бабушка, стоит ей услышать про побег, тут же начинает закатывать глаза, хотя и без того ясно, что с Аги нам сейчас никуда не убежать, потому что она еще не оправилась после операции. По радио опять играют марши, дедушка говорит, что в Венгрии сейчас нет правительства, потому что Каллаи ушел в отставку, а Хорти – у Гитлера в Берлине [21]. Вообще-то в Вараде нет пока ни одного немецкого солдата; сегодня кто-то сказал, что немцы пройдут только до Тисы и вмешиваться ни во что не будут. В Венгрию они вроде пришли только потому, что русские очень уж быстро продвигаются вперед. Аги отнесла радио в ванную комнату и там всю ночь слушает новости. Я думаю, с бабушкой в самом деле что-то неладно, она все время говорит, на какие жертвы она пошла ради Аги и ради меня, ну, и еще ради дедушки, а где благодарность за это? Но ведь ни Аги, ни дедушка не виноваты, что немцы вошли в Венгрию, и теперь всем одинаково плохо, только Маришке хорошо, потому что Маришка – арийка.

Пока – никаких изменений. Я уже и в школе была, но учебный год закончился, больше ходить не надо. Я как раз возвращалась из школы, когда на улицах появились немецкие солдаты с пушками и танками, такие я видела в киножурнале. В Пеште все время – воздушная тревога, радио целый день объявляет о налетах, начинается каждый раз так: Бачка, Байя, берегитесь! – и мы сразу выключаем радио, потому что мне страшно. И вообще, если бы налет был на Варад, то сирены вопили бы тут. Бабушка говорит, на улице арийцы если и здороваются с ней, то с высокомерным выражением на лице, или вообще отворачиваются. Уже есть новое правительство, премьер-министр – Стояи[22]. Больше я ничего не знаю, но Аги говорит: теперь все, не дожить нам до конца войны. Но я очень хочу дожить, хочу где-нибудь спрятаться, лучше всего бы – у Юсти, потому что семью Порослаи не тронут, они арийцы. Бабушке постоянно приходится давать лекарство, в такое время она ни с кем не разговаривает, лишь часами сидит в кресле и смотрит куда-то перед собой. Аги каждый вечер разговаривает по телефону с Пештом. Тамошние ее друзья говорят, что в Пеште все гораздо хуже, так что это очень хорошо, что они сейчас здесь, в Вараде, потому что за дядей Белой там уже приходили из полиции, и даже немецкие полицейские его искали, их зовут: Гестапо. Милый мой Дневничок, я такая несчастная, и зачем только этим гадким немцам надо было сюда приходить! Дядя Бела говорит, русские уже в Румынии, а высадка англичан и американцев – вопрос нескольких дней. Только я думаю, англичанам и американцам давно надо было бы высадиться, а как они это теперь сделают, я не понимаю. Сколько об этом ни думаю, представить никак не могу! Бабушка тоже все время твердит, что все равно не удастся им высадиться, потому что немцы еще очень сильны. Я все-таки думаю, что русские – гораздо сильнее, потому что они уже в Румынии, а это ближе, чем любое море, где можно высадиться на берег.

Радио все время объявляет воздушную тревогу, или ругает евреев, причем так, как до сих пор еще не было. Я уже и бомбардировок не боюсь, потому что даже воздушная тревога – лучше, чем то, что говорят про евреев по радио. А потом читают всякие указы насчет евреев, о том, что им запрещается делать. Аги сегодня снова говорила с Пештом, рассказывает, там всех их друзей уже забрали немцы, и немцы убивают всех, даже детей. Дневничок, до сих пор я не хотела писать об этом, прогоняла от себя такие мысли, но с тех пор, как немцы здесь, я думаю только о Марте. Она тоже еще ребенок, и все-таки немцы ее убили. Но я не хочу, чтобы меня убили! Я хочу стать фотокорреспондентом, а когда мне будет двадцать четыре года, выйду замуж за какого-нибудь англичанина, арийца, а может, за Пишту Вадаша. Пишту я с тех пор, как пришли немцы, не видела, но я о нем и не думала, потому что вся эта жизнь с 19-го марта – такая ужасная. Хотя мне бы лучше думать про Пишту, чем про Марту, теперь мне уже правда все равно, покупает он в кино Еве Петер бублик или не покупает.

Сегодня к нам заходила Юсти. Она горько плакала и сказала, что тетя Порослаи разрешила бы мне спрятаться у них на хуторе, но дядя Порослаи сказал, об этом и речи не может быть. Хотя я согласилась бы жить в свинарнике или в коровьем хлеву, делала бы что угодно, могла бы ухаживать за овцами, только бы немцы не застрелили меня, как Марту. Дедушка пытается что-нибудь предпринять. Например, раздобыть фальшивые документы хотя бы для дяди Белы, но ничего не получается. Пока дедушка еще ходит в аптеку, но говорит, это ненадолго, теперь уже не отделаешься пятью тысячами, как тогда, с витязем Райнаи. Юсти мы отдали бабушкины украшения, и еще решили, что больше ничего не будем прятать, потому что, если спрячем, то нас за это могут убить, – так говорит Аги. Вообще теперь все и по всякому поводу говорят: убьют. Будто это не самое ужасное, что только можно представить. А как ужасно, что Аги на каждый звонок кричит: пришли, пришли Белу забирать. Сейчас видно, как сильно она любит дядю Белу: ей и в голову не приходит, что могут забрать и других, не только его.

Сейчас у нас – тетя Аги Фридлендер. Рано утром немцы и венгерские полицейские забрали дядю Шандора и всех, о ком было известно, что они социалисты или коммунисты. Всю их квартиру обыскали, и с тех пор она не знает, что с дядей Шандором. У нас сегодня топятся три печки. Аги сжигает все книги подряд, ну и письма дяди Белы, которые он писал ей, когда она еще не была его женой. В квартире ужасно воняет гарью! И вообще мы сегодня вечером слышали по радио, что все книги дяди Белы в Пеште сносят в какую-то книгомолку, потому что его книги больше никто не читает, они вредны людям. Вредны не только книги дяди Белы, но и других писателей. Например, Ференца Мольнара, чью книгу, «Мальчишки с улицы Пала»[23] я тоже читала. Что там вредного для людей, честное слово, не знаю. Я так плакала, когда умирает маленький Немечек! Я вообще всегда плачу, когда читаю, что кто-то умирает. Я не хочу умирать, потому что почти еще не жила!