здесь, и родственники тети Инны, матери моих братьев, тоже: ее высокий худощавый отец, которого все почему-то называют Кожухом, похожая на тень мать с глубокими складками у губ, брат Толик с женой и их маленький сын Игорек. Игорек стеснительный, такой же, как я, но вдруг оказывается, что мы можем составить друг другу чудесную компанию в путешествии по комнатам.

Комнаты маленькие и без мебели. В каждой стоит только кровать или диван. Взрослые говорят: какой большой дом! Но комнаты маленькие и без мебели, а в самой дальней стоит кроватка с третьим спящим братом и кроватка со вторым – бодрствующим, его тут же хватают и передают с рук на руки, какой ты красавец, говорит моя мама и целует среднего брата в затылок. В самой большой комнате – стол, у нас тоже такой есть, его называют книга, хотя за ним не читают, а празднуют новоселья и отведки. Мы бегаем с Игорьком из комнаты в комнату, и нам весело, Игорек мне не брат, он брат моих братьев, удивительно, но мы очень похожи, одного роста и волосы вьются, смотри, у Игорька тоже волосы вьются, хорошо, только не бегайте, почему нельзя бегать, потому что.

Какой большой дом, четыре комнаты, одна проходная, а люстру сюда еще не достала, обещают гэдээровскую стенку, здесь будет гостиная, кресло еще в гараже осталось, телевизор все-таки лучше в этот угол, да, спальня небольшая, но нам хватит, платяной шкаф мы уже купили, полированный, сомневаюсь, не нравятся они мне, дети постоянно оставляют свои пальцы на дверцах, не знаю, какое покрытие лучше – с ворсом или без, а кухня просторная, уютно, табуретки – дело наживное, как говорится, хотите, мы отдадим вам свои, зачем им твои табуретки, хороший тюль, нет, не слишком густой, сейчас не в моде ажурные занавески, какой чудесный малыш, на тебя, Инна, похож, дети, не бегайте, конечно, надо, чтобы и на тебя, а то все на Митю да на Митю.

Стол-книга уставлен тарелками, блюд на нем много, как на Новый год. Кожух с Дедом сидят во главе стола у окна, тычут вилками в узкую тарелку с заливным, они родоначальники, им можно начинать трапезу, никого не дожидаясь. Остальные не торопятся усаживаться, до гостиной доносится возбужденный гул: мамы не могут привести к единому знаменателю столовые приборы, папы в теории решают, как нужно на практике починить неисправное реле стартера, бабушки делятся секретными ингредиентами винегрета, время от времени кто-нибудь заходит в комнату и ставит кувшин с компотом на один край стола или бутылки, из которых детям пить не разрешается, на другой. Владик садится рядом с Кожухом, он не желает присоединиться к нашим с Игорьком играм, считает наше общество непривлекательным, нас – недостойными внимания, а себя – слишком взрослым, подумаешь, через три года я тоже стану такой, разнородные стулья с шумом передвигаются по полу, в воздухе витает торжественная атмосфера ожидания и оживления, мы переглядываемся с Игорьком, и пока рюмочки звякают – дзынь, дзынь, – не сговариваясь, ныряем под стол.

Я думала, что у стола-книги нет ног. А они просто ловко прячутся за половинками столешниц. Под разобранным, окрыленным столом нашлись и его ноги, и много ног наших родственников, живущих своей независимой жизнью. Игорек указывает пальцем на Дедовы ноги в коричневых брюках, откусывает от прихваченного со стола ломтя хлеба и, прыская со смеху, зажимает рот рукой, успевая выплюнуть вслед за смешком несколько мокрых крошек. Ступни Деда поочередно поднимаются, чик-чик, чик-чик, размеренно, как метроном, похоже, он нервничает. Мне становится обидно за Деда, какой глупый Игорек, лучше бы смеялся над своим, но с ногами Кожуха ровным счетом ничего не происходит, на его ногах толстые серые шерстяные носки, будто два жирных кота, свернувшихся клубком на печи. Весной – в шерстяных носках! Вот еще новости! Я и зимой с трудом выношу их колючесть, странный этот Кожух.

Целый хоровод ног окружает нас с Игорьком: ноги Кожуховой жены с круглыми коленками, ноги мамы Игорька, обрезанные сверху светлой вязаной юбкой, и папы Игорька в серых брюках, Дядь-Митины ноги в таких же серых брюках, только гораздо, гораздо больших по размеру, две колонны огромных Бабиных ног телесного цвета, ноги моего отца, такие же нервные, как ноги его отца, и мамины ноги, смущенно прикорнувшие под подолом нарядного велюрового платья винного цвета, ноги Владика – худые и тонкие, как палки, которые пинаются и выдают наше с Игорьком присутствие под столом. Ногам тети Инны не сидится на месте, они то возникают рядом с Дядь-Митиными, то уносятся в направлении кухни или младших сыновей.

Я выбираю стройные ноги с подолом винного цвета и карабкаюсь по ним. На шее у мамы золотая цепочка и кулон с колокольчиками. Цепочка такая тонкая, что может нечаянно порваться, объясняет мама, когда я начинаю клянчить кулон для примерки. Колокольчики у мамы на шее красивые, волосы красивые, платье новое, моя мама вся такая необыкновенная и бесподобная, но никто не обращает на нее внимания. Все только пьют, едят, хохочут, протестуют, радуются, бегают курить, дядя Толик щелкает затвором фотоаппарата, пересаживает и меняет нас местами, запечатлевая навеки в комнате, грезящей о гэдээровской стенке и мире во всем мире, когда начнется перестройка.

Я интересуюсь у Игорька, не знает ли он, что будут перестраивать, может быть, дядя Митя перестроит гараж в большую комнату, но Игорек какой-то непонятливый или просто не слышал, что «грядет перестройка», скорее всего, здесь, внизу, сделают такую большую комнату, которая называется холл, поставят кресло-качалку и торшер, а машину, глупый Игорек, отправят в гараж, только не на первом этаже, а рядом.

Возле дома вполне можно построить гараж. Такой же кирпичный, как дом, только поменьше. Эта мысль не дает мне покоя. Если вдруг случится пожар, то сгорит автомобиль, а дом уцелеет. Я не доверяю машинам, мне кажется, что они могут взорваться и гореть высоким пламенем с черным дымом и копотью, как в одном из черно-белых фильмов, который я видела по черно-белому телевизору.

– Я думаю, что гараж останется внизу, – сомневается Игорек. – Что такое торшер?

– Это такая лампочка на ножке. Как фонарь.

Игорек спешит узнать у Владика о возможных перспективах появления отдельного гаража в ходе перестройки, мама Игорька отправляется успокаивать хнычущего среднего брата, тетя Инна идет за огромной утятницей, в которой нет утки, но есть голубцы, тоже не имеющие ничего общего ни с голубями, ни с другими птицами.

– А теперь давай вот за что выпьем, сват… – воодушевляется Кожух и торжественно приподнимается из-за стола. – Выпьем за то, как нам повезло, за то, какие у нас чудесные внуки. Это такое счастье! У меня теперь четверо внуков, богатырей, а ведь это продолжение рода!

И заскрипел под Дедом стул, и поднялся он, и стал Кожух, как пыль в вихре, как солома перед ветром. Как огонь сжигает лес, и как пламя опаляет горы, так погнал его Дед бурею своею и вихрем своим привел его в смятение.

– М-да-а! Внуки! Это, конечно, счастье. Но я тебе скажу – неполное! Это у тебя еще внучки нет! Вот кабы у тебя еще и внучка была!..

Утятница с возмущенным кряканьем приземляется на стол, мама Игорька живой статуей застывает со средним братом на руках, Баба, всплеснув руками, укоризненно цокает языком, моя мама заливается румянцем, виноватым румянцем в тон винному платью, Дед смеется, поскольку его счастье – безусловное и полное, а все остальное не имеет значения.

Звезда и мухомор.

Смотрю на маму, мама ничего не говорит, только нервничает, очень красивая в своем дымчато-зеленом плащевом костюме. Солнце освещает ее, как актрису, весь свет единственного окна направлен на маму, будто прожектор в доме культуры, в то время как она напряженно изучает таблицу, на которой нерезко выделяются звезда и мухомор, когда я закрываю левый глаз. Когда я закрываю правый глаз, к ним присоединяется самолетик. Нельзя сказать, что я его вижу, скорее, узнаю по очертаниям, он летит прямиком к звезде, в надежде нацепить ее себе на нос, и взмыть, и сделать сказку былью, преодолев пространство и простор.

Мухомор здесь лишний – заключаю я. Заключаю вслух, но суть игры, оказывается, не в этом. Ко мне подносят смешные очки, слишком большие для того,