Слева стояли два сундука, где Якоб Куизль держал все необходимое для казней и пыток: канаты, цепи, перчатки, а также тиски для пальцев и клещи. Остальная часть грозного арсенала находилась в ведении города, и ее держали в тюрьме, глубоко в подземелье. Возле сундуков была прислонена лесенка для виселицы.

Но Симона интересовало совсем другое. Почти всю дальнюю стену занимал огромный шкаф, доходивший до потолка. Лекарь отворил одну из множества дверей и посмотрел на хаос из пузырьков, горшков, мешочков и колб. На внутренней стенке сушились травы, источая запах лета. Симон различил розмарин, козлятник и волчник. За второй дверью открылось множество выдвижных ящичков, подписанных алхимическими знаками и символами. Симону нужна была третья дверца. За ней скрывалось нагромождение пыльных фолиантов, хрупких пергаментов и книг, рукописных и печатных. Библиотека палача, собранная несколькими поколениями. Древние знания, настолько отличные от тех, что Симону давали во время бестолковых лекций в Ингольштадтском университете.

Симон вытащил самый толстый том, который читал чаще всех, и провел рукой по заглавию. «Анатомические исследования движения крови и сердца», — прочел он вслух. Книга многих возмущала своей идеей о том, что вся кровь в человеке, это часть бесконечного круговорота, движимого сердцем. Предположение, над которым профессора в Ингольштадте лишь посмеивались и которое отец Симона считал абсурдным.

Симон порылся еще. «Книга врачевания» гласило название рукописной книжицы в плохом переплете. В ней были перечислены всевозможные способы лечения болезней. Симон открыл ее, и взгляд упал на страницу, где советовали лечить чуму высушенными лягушками. Рядом на полке лежала книга, которую палач приобрел совсем недавно. «Описания хирургических инструментов» ульмского врача Иоганн Шультета была настолько новой, что вряд ли имелась даже в университете Ингольштадта. Симон с благоговением провел пальцами по обложке этого шедевра о хирургии.

— Жаль, что тебя интересуют одни только книги.

Фронвизер поднял глаза. Магдалена прислонилась к дверному косяку и весело смотрела на него. Юный лекарь невольно сглотнул. Магдалена знала, какое она в свои двадцать лет имела воздействие на мужчин. Каждый раз, когда Симон видел ее, во рту у него пересыхало, все прочие мысли куда-то улетучивались. В последнее время стало еще хуже — он думал о ней непрестанно. Иногда перед сном Симон представлял ее пышные губы, ямочки на щеках и смеющиеся глаза. Будь лекарь хоть чуточку суеверным, то непременно заподозрил бы, что дочь палача его околдовала.

— Я… жду твоего отца… — пролепетал он, не отводя от нее взгляда.

Магдалена с улыбкой подошла к нему. В спешке она, должно быть, не заметила мертвого мальчика на лавке. Симон не собирался рассказывать ей об убийстве. То немногое время, что они проводили вместе, было слишком ценным, чтобы заполнять его смертью и страданием.

Он пожал плечами и вернул книгу на полку.

— Просто у твоего отца лучшая медицинская библиотека в округе. И дурак я буду, если не воспользуюсь этим, — пробормотал он. Взгляд его скользнул по белому корсажу, под которым усматривались привлекательные груди. Симон спешно отвел глаза.

— Твой отец смотрит на это иначе, — сказала Магдалена и медленно приблизилась.

Симон знал, что его отец считал книги палача дьявольским порождением. Насчет Магдалены он его тоже предупреждал. Жена сатаны, говорил он. Тому, кто свяжется с дочерью палача, никогда не добиться успеха в медицине.

Симон также понимал, что о браке с Магдаленой не могло идти и речи. Она была «бесчестна», как и ее отец. Но несмотря на это, Симон не мог отделаться от мыслей о ней. Всего несколько недель назад на Паульсмаркт он немного потанцевал с ней. Событие, о котором потом судачили по всему городу. Отец пригрозил ему розгами, если его снова застукают с Магдаленой. Дочь палача выдают за сына палача, так гласил неписаный закон. Симон знал и об этом.

Магдалена стояла теперь перед ним и ладонью гладила его по щеке. Она улыбалась, но в глазах стояла невысказанная печаль.

— Пойдешь завтра со мной на луга? — спросила она. — Отцу нужны омела и морозник…

Симону послышалась в ее голосе мольба.

— Магдалена, я…

За его спиной раздался шум.

— Лучше сходишь сама. Нам с Симоном надо кучу всего обсудить. Теперь ступай.

Симон оглянулся. Палач появился в тесной комнатке, не издав ни единого шороха. Магдалена одарила молодого лекаря прощальным взглядом и поспешила в сад.

Якоб Куизль посмотрел на Симона строгим и пронизывающим взглядом. Некоторое время казалось, что он собирается вышвырнуть за дверь. Потом вынул изо рта трубку и улыбнулся.

— Рад, что тебе нравится моя дочь, — сказал он. — Смотри только, чтобы отец не прознал.

Симон кивнул. Он нередко ругался с отцом из-за того, что часто навещал Куизлей. Бонифаций Фронвизер считал палача шарлатаном. Тем не менее он не мог воспрепятствовать тому, что не только сын, но и половина Шонгау с любой пустяковой или серьезной болячкой мчалась к палачу. Лишь известную часть своего состояния Куизль заработал казнями и пытками. Основную долю дохода Якоб получал врачеванием. Он продавал отвары от подагры и поноса, табак от зубной боли, накладывал шины на сломанные ноги и вправлял вывихнутые плечи. О его знаниях ходили легенды, хотя он никогда не обучался в университетах. Симон понимал, что отец простообязан был ненавидеть палача. Тот, в конце концов, был его неодолимым конкурентом. И, в общем-то, более умелым врачом.

Якоб Куизль между тем направился в общую комнату. Симон последовал за ним. Комната мгновенно наполнилась густыми клубами дыма. Палачу присущ был всего один порок, но ему он предавался самозабвенно.

С трубкой во рту он прошагал прямо к лавке, поднял мертвого мальчика на стол и, откинув одеяло с тряпками, посвистел сквозь зубы и спросил:

— Где ты его нашел?

Одновременно он наполнил миску водой и начал протирать лицо и грудь убитого. Мельком взглянул на ногти мальчика. Под ними скопилась красная грязь, словно маленький Петер где-то руками рыл землю.

— Возле пристаней, — ответил Симон. Он рассказал, как все произошло, до той минуты, когда все ринулись в город, чтобы призвать знахарку к ответу. Палач кивнул.

— Марта жива, — сказал он и продолжил протирать лицо мальчика. — Я отвел ее в тюрьму. Для ее же блага. А дальше посмотрим.

Симона, как это часто бывало, поразило спокойствие палача. Как и все Куизли, он говорил немного. Но все, что произносил, имело вес.

Палач закончил протирать, и они вместе осмотрели истерзанное тело мальчика. Нос был сломан, все лицо в синяках. На груди они насчитали семь уколов.

Якоб Куизль достал нож из-под плаща и для пробы погрузил клинок в одну из ран. Слева и справа оставалось пространство шириной в палец.

— Нет, здесь было что-то побольше, — пробормотал палач.