Яго приоткрыл холщовый полог цирковой повозки и придержал для меня. Я оказалась внутри, среди пыльного реквизита.

— Спокойной ночи, — пожелал мне Яго. — Спокойной ночи, Ева.

— Спокойной ночи, Яго, — ответила я. — Спасибо, что спас!

Я забралась под пыльное мягкое покрывало и свернулась клубочком. Лежала и вслушивалась в шум ветра в кронах деревьев и невольно думала о бедном Джеке, который остался где-то там, далеко, и теперь уж наверняка обнаружил, что я пропала.

Наконец я задремала, хотя и так уже чувствовала себя как во сне — одинокая, отрезанная от всего, что знала. Дирижабли проплывали над парком через одинаковые промежутки времени, и в конце концов знакомый гул их двигателей усыпил меня по-настоящему.

Я проснулась неожиданно, в совершенной темноте, от собачьего лая и какого-то металлического звона.

Вылезла из-под теплого покрывала; полог был задернут и плотно привязан к раме повозки снаружи, похоже, специальными завязками.

— Что, что случилось? — позвала я в темноте. Собаки лаяли и рычали где-то совсем рядом с повозкой. Сердце гулко колотилось. Повозка дернулась, я опрокинулась назад, ушиблась головой о полосатый шест и вскрикнула. Рывки сменились ощущением быстрого движения, поначалу дерганого, как будто мы стремительно неслись по кочкам, затем неожиданно выровнявшегося (выехали на тропинку?), а потом застучали подковы, и повозка затряслась по мостовой. Я скрючилась от боли среди веревок и каких-то колышков и затаилась, вцепившись в холстину. Лай и рычание постепенно растаяли вдалеке. Тогда я выбралась наружу, к Яго. Он правил повозкой, сосредоточенно натягивая поводья.

— Что случилось? — выдохнула я. Яго подался вперед, зажав поводья в руке. — Бродячие собаки?

— Собаки, это точно, только никакие не бродячие — наоборот, обученные нападать, — пояснил он. — Мерзкие ищейки, псы Корпорации. Что-то происходит… Их ведь только по ночам на волю выпускают, и уж точно подальше от Зевак, от тех, кто платит. Такими собаками отлично запугивают бедных и беззащитных. Патруль из «Баксоленда», если я все верно угадал. Мы стараемся держаться от них подальше, вот и пришлось уезжать быстрее.

Повозка дребезжала по темным улицам.

Я поежилась, потерла саднящий затылок, а другой рукой вцепилась в сиденье. Лошадь замедлила шаг.

— А что они искали? — спросила я у Яго, боязливо думая а своре свирепых псов, о попрошайке, который замыслил недоброе; на душе у меня было тревожно.

— Да что угодно. Посторонних здесь не любят. Не любят бродяг, которые ночуют в парке, и все такое. Не упустят случая затравить нелегального нищего, без лицензии. Что может быть легче и приятнее, чем запугивать беззащитных людей? Актеров, игроков, несчастных цыган, нелегальных иммигрантов или цирковых — в общем, кого захочется и получится запугать сворой псов или палками забить. Даже не сомневаюсь, что некоторые здешние чокнутые Зеваки готовы платить немалые деньги, чтобы полюбоваться, как на бедноту натравливают собак и побивают дубинками.

Рассказ Яго обо всех этих ужасах звучал так нелепо среди окружавших нас сонных домов. К тому же говорил циркач странные вещи, как будто жил в мире, ничуть не похожем на мой.

— Хочешь, что-то расскажу тебе, Яго? — произнесла я. — Я сегодня впервые в жизни гуляла одна… ну, насколько помню, а помню я не слишком много.

— А какой у тебя тут статус? — поинтересовался он. — Ты в отпуске или имеешь вид на жительство? Или официально трудишься на Корпорацию?

— Я тут живу, — ответила я.

— Что ж, — произнес он. — Могу тебе сказать, что Корпорация почти смирилась со мной и нашим цирком. Практически привыкла к нам. Почти. Мы и не официальные, и не неофициальные. Приезжаем-уезжаем, когда захотим, тайными тропами из лесных лагерей к северу отсюда. Конечно, посетители обычно прилетают дирижаблями. А нас тут терпят, главным образом потому, что Зевакам нравятся наши представления, да и вид у нас такой грязный и такой до ужаса правдоподобный. Аутентичный — это слово здесь главенствует. — И он продемонстрировал свои «аутентичные» обноски. — Правдоподобно? Корпорация «Баксоленд» нипочем не смогла бы нас так обучить, как мы сами научились, и вдобавок мы не воруем. Хотя и могли бы, да еще как! Да риск неоправданный: тут ведь и полиция, и патрульные Корпорации, и вдобавок старые викторианские законы действуют.

— Ты говоришь так странно… — удивилась я.

— Почему? — не понял Яго.

— Все время повторяешь «Корпорация», а вчера что-то такое упомянул про игру в местных жителей, уж не знаю, что это значит.

Он уставился на меня.

— Ты серьезно?

— Конечно! Боюсь, что большая часть твоих слов для меня как загадки.

— Где ты живешь, Ева?

— Ну как же, здесь, в Лондоне! — растерянно проговорила я. — В квартире над магазином, еще до вчерашнего дня.

— Это часть правды, — отозвался он.

— Часть правды? А что тогда вся правда? — спросила я.

— Вся правда в том, что, хоть мы с тобой, Ева, и находимся в Лондоне, в старом городе Лондоне, но этот наш Лондон больше не настоящий, ведь так?

— Разве нет? Как же так, о чем ты говоришь? — удивилась я.

— Потому что несколько лет назад город был переделан в музей, это называется «тематический парк отдыха». Весь город, все, что здесь есть, до самых дальних окраин, перестроили, отреставрировали, воссоздали его облик в прошлом. Все это только видимость — воспоминание о прежнем городе. Люди вроде нас проживают свои жизни здесь, мы живем, как будто в прошлом, а другие за плату приезжают посмотреть на нашу жизнь в прошлом, испытать это прошлое на себе, как будто путешествуют в машине времени. Ты же видела на дирижаблях слова «Баксоленд»?

— Конечно, — выдавила я, пытаясь осознать услышанное.

— Корпорация «Баксоленд» владеет и распоряжается тут абсолютно всем и привозит за деньги так называемых «гостей», или, как мы зовем их, Зевак, — тех, кто прилетает на дирижаблях.

У меня закружилась голова. Вся моя жизнь — исторический анахронизм? Все это время я жила в «тематическом парке отдыха»?

— Весь этот город называется «Парк Прошлого»; люди платят кучу денег, чтобы побывать здесь, испытать всю красоту и убожество, грязь и опасности, всю викторианскую действительность, такую, как когда-то.

Головокружение не прекращалось.

— Ты говоришь, что мы не настоящие викторианцы?

— Нет, Ева, мы живем гораздо позже, чем восьмидесятые годы девятнадцатого века. Снаружи, за пределами «Парка Прошлого», вне стен окружающего нас купола, сейчас идет 2048 год, и мир там очень-очень сильно не похож на то, что здесь.

— Но я совсем не понимаю! — пролепетала я. — Почему так случилось?