– Типун тебе на язык!!! – взвыл владыка. – Не дай Бог, чтобы латиняне в Болгарию пришли!

– Туда латиняне ни ногой. Там османы будут….

– Не бывать тому! – гневно сверкнув глазами, выкрикнул Киприан. – Не может быть такого, чтобы православие на колени упало!

– Да не упадет, – смягчился пенсионер. – Руси хоругвь эту нести – задача на века оставшиеся. Центром, что земли объединит вокруг себя, да примирит врагов лютых.

– Ну, слава Богу, – с облегчением перекрестился митрополит.

– Больше я тебе скажу: разрастется княжество, да станет на полмира. И до того дойдет, что будут бок о бок жить здесь и латиняне, и православные, и те, кто с Кораном в руках в мир идут. Непростое соседство то будет, – внимательно следя за реакцией Киприана, негромко продолжал мужчина, – да те, кто любовь настоящую в сердце хранит, найдут, чему друг у друга научиться. Прочие же – сами себе на уме.

– Замолкни, чужеродец, – прошипел лишь в ответ Бугыцнит. – Ох, в грех не вводи!

– Что замолкни? Не нравится? – оскалился в ответ тот. – Все вы так! Пока чужеродец то, что слуху любо, глаголить начинает, так все и рады. – А как что нелепое, так на кол, в поруб, да замолкни!

– Замолкни! – истово крестя Николая Сергеевича, прошипел священнослужитель.

– А кто научить просил, что да как говорить?! – оскалился в ответ преподаватель. – А кто за советом явился?! Ты ко мне пришел, а не я к тебе! Я от мира ушел, отринув то, что ведомо мне, да теперь лишь делаю, что князю обещал! – подавшись вперед, яростно выплевывал слова Николай Сергеевич. – Ан нет! Чужеродец знает все, да на все ответ есть у него! Значит, к чужеродцу и дорога прямая! А кто я для тебя, а? Да потешный! Юродивый!

– Да что ты, чужеродец?! – отпрянул назад владыка. – На себя-то не наговаривай, да на других хулу не кажи! С чего ты мне вдруг и юродивый?

– А чего по имени не зовешь, а?! А чего чужеродцем все кличешь?! Все одно, что медведя в клети! – Николай Сергеевич выплеснул на митрополита остатки гнева.

– Есть правда в словах твоих, – закрыв глаза и вновь перекрестившись, отвечал старик. – Прости, коли не так чего, да уж больно слова твои жестоки. – Оба замолчали, словно думая, что теперь делать. Так и сидели, не проронив ни слова более. Уже и лучина, догорев, истлела, обронив угольки в подставленную снизу кадушку, и те с недовольным шипением погрузились в воду. Уже и Ждан, в предбаннике поджидающий, проковылял в помещение и, запалив новую лучину, так же неловко исчез за перегородкой, а они все молчали; каждый о своем. Киприан – потому, что в думы невеселые погрузился. Булыцкий – потому, что, честно сказать, достало его это все. Хотя чего удивляться?! Вон Сергий предупреждал его, когда говорил о том, что не дадут покоя. Всякому грядущее знать зело хочется. Хоть бы и грехом это было.

Первым нарушил молчание митрополит. Вздохнув горестно и перекрестившись, обратился он снова к пенсионеру:

– Кажешь, что хоругвь попранную православия Руси Великой нести труд будет? – с надеждой посмотрел тот на Булыцкого.

– То и кажу. – Николай Сергеевич лишь устало пожал плечами.

– И надежды никакой нет – чашу сию отвернуть?

– Османов, что ли, на колени поставить хочешь? – усмехнулся в ответ преподаватель. – Только если так! – В глазах митрополита вспыхнули сумасшедшие огоньки. – Да ты помни, что тут и латиняне мечи точат, – осадил владыку пенсионер. – Ты лишь повернись спиной, рать отправив в поход. Придут.

– Дай университет, а я, по-твоему будь, люд ученый созову, – буквально взмолился митрополит.

– Дмитрию про княжича напомни. Поторопи; он же, чай, вернулся с победой великой?

– Потороплю, – в знак согласия кивнул головой тот. – А паче, сам на поклон иди. В столице тебе ловчее будет, да воля Божья, а с ней и митрополит Руси Московской – в помощь.

На том разговор и закончился. Потом уже, когда гость успокоился, как положено, разговор о другом потек, да так, что кликнул Булыцкий Ждана, да трав душистых заварить велел ему. В беседах провели остаток вечера. Пенсионер рассказывал о том да о сем из грядущего. Митрополит слушал внимательно, дивясь и охая от удивления, а чаще от возмущения.

Вот и печка, что, случаем воспользовавшись, сладил Николай Сергеевич в келье своей, поразила. Она, хоть и неказиста, – из камней, что от домницы кузнечной остались, смастрячил ее пенсионер, – да уже потрескалась и кое-где развалилась, но все равно тепло держала. И короб, дым выводящий, – так вообще восхитил; ни тебе угару, ни копоти, ни сажи. А еще и избу ненароком не спалишь, а тепло теперь – так постоянно.

– Теперь вижу, что ты не только ратных дел мастер, но и ремесловый золотой, – кивком указал он на печь. – Толковая да потребная. Зимой, думать надо, хороша?

– Да уж получше очага открытого, – согласился преподаватель.

– А Сергий что? Никак в кельях поставить такие повелел?

– Сергий? Запретил. «Блага да нега от трудов во славу Божью только и отвлекают». Так сказал он.

– Сергий – духом силен, – задумчиво пробормотал собеседник. – По натуре своей схимник кроткий, но от своего не отступит. Вера в нем великая. Таких бы боле на Руси, так уже давно бы центром православия быть ей. Ты, Никола, в следующий раз, как с ним беседу вести будешь, на то указывай, что для людин простых это. Что и хворей меньше будет, да и еще чего вспомнишь.

– Благодарю, владыка, – кивнул преподаватель, – за науку.

– Окажи честь, – улыбнувшись, попросил митрополит, – пойдем, покажешь, что у тебя да как в хозяйстве.

– Как скажешь, владыка.

Экскурсия эта затянулась дольше, чем рассчитывал Булыцкий. Визитеру все было интересно. Живо разглядывал он ряд готовых к закладке селитровых ям, расспрашивая и про технологию, и вообще про то, как чужеродец шансы оценивает на успех. Затем к новоделу: срубу, в котором Николай Сергеевич школу замыслил, и беседку, где, по введенному с недавних пор обычаю, монахи проводили время, размышляя над партиями. Здесь, правда, нахмурился Киприан[29], но дальше этого и не пошло, хотя и видно было: недоволен митрополит. Потом и поле футбольное посмотрели, где юнцы в футбол днями гоняли, и брусья, и место отхожее, и кабинку душевую, и грядки, на зиму ветками еловыми щедро укрытые. Все это, хоть по меркам века двадцать первого – тьфу, а не диковины, но на гостя впечатление произвело должное; все дивился он, да примерял в Белокаменной новшества, то и дело проча будущее великое ремесловому делу с руками золотыми. В общем, до вечера провел у Булыцкого время высокий гость, а как смеркаться начало, откланялся и к Сергию засобирался.

– Ох, чуж… Никола, – поправился, спохватившись, он, – сила в тебе великая. Тебе с руками да смекалкой своей – к Белокаменной бы поближе. Оно ведь и тебе ладно: твоим словам – в помощь еще и воля митрополита. Да и рукастых сейчас – пруд пруди; что надо – живо помогут. И Сергию – отрада. Оно, наконец, покой его нарушать не будет никто. Снова служению Богу посвятит себя всецело. А князю, так вообще – почет да слава. Москва – центром станет, откуда по миру диковины растекаться будут, и тебе люд ученый окрест соберется. И вон уж изба свободная для тебя, Никола, есть. И, вообще, мужик ты ладный: бабы любой так мечта. Я с Сергием переговорю, что он-то скажет, то и слава Богу.