чем кваканье. Я осматриваю огромную пустыню, не видя ничего, кроме песка, и не слыша ничего, кроме шепота ветра. Я отламываю куски крошащегося хлеба и засовываю их в пересохший рот.

— Я схожу с ума. — Я вскидываю руки вверх и снова опускаю их вниз, чтобы ударить себя по бокам. — Я уже три дня разговариваю с песком, — ворчу я, ноги прочерчивают подо мной глубокие линии.

— Полагаю, несправедливо винить тебя во всем моем безумии. Я уже давно схожу с ума. — Я смеюсь, практически кашляя. — Я имею в виду, что просто ступить сюда — это уже безумие. Верно?

Я оглядываюсь по сторонам, зная, что дюны не удостоят меня ответом. Хотя хуже, чем если бы я заговорила с песком, было бы услышать, как песок заговорит в ответ. Вот тогда-то я и забеспокоюсь по-настоящему.

Запасы воды на исходе, и от одного осознания этого факта в горле становится еще суше. Фляги, лежащие в моем рюкзаке, опустеют не раньше чем через два дня. Самоконтроль становится гораздо менее привлекательным, когда приходится выживать на ограниченном количестве глотков.

Я в десятый раз за этот час осматриваю горизонт, надеясь увидеть город. Увидеть хоть что-нибудь.

Ничего.

Ни очертаний зданий, ни дыма из трубы. Я с трудом сглатываю, чувствуя себя такой маленькой в окружающем меня пространстве. Чувствуя себя песчинкой в море крутых дюн.

Незначительной.

Потерянной.

Одинокой.

Я смахиваю бисеринки пота, грозящие ужалить глаза, которые уже слепит заходящее солнце. Песчаные волны отливают золотистыми оттенками, отражая меняющееся небо над ними. Восхищение красотой коварной местности, по которой я топаю, — это горько-сладкий способ завершить ночь. Сумерки в пустыне — это потрясающее зрелище, и все же это последнее место, где я хотела бы оказаться.

Мой взгляд останавливается на чем-то сверкающем вдалеке, заманчиво поблескивающем на солнце. Я моргаю от ослепительного света, и мои глаза пересыхают. Бассейн с водой мерцает, заманчиво подмигивая мне. Я встряхиваю головой, отчего она начинает пульсировать еще сильнее.

Мираж.

Дразнящие, искушающие вещи. Обычно они появляются в виде прохладной воды и бассейнов, в которые так и хочется окунуться. Я вздыхаю, слегка наклоняясь, чтобы потереть ноющие ноги. Мозоли скрываются в пропотевших ботинках, ноги липкие от песка.

На что бы я только ни пошла ради глотка воды…

Остаток вечера я провожу, зарывшись в складки отцовской куртки, от понижения температуры у меня немеют пальцы. Пережив удивительно дружелюбную встречу с самой большой змеей, которую я когда-либо видела, я долго шла в ночи, разговаривая с песком и подпитывая свое безумие.

Мои веки опускаются, ощущая такую же тяжесть, как и все остальное тело. Мне удается держать глаза открытыми достаточно долго, чтобы найти ровный участок песка, к которому можно приткнуться. Снимая рюкзак со спины, я с трудом высвобождаю из него одеяло.

Я едва успеваю расстелить его на песке, как мое тело безропотно следует за ним. Я заваливаюсь на одеяло, натягивая куртку на больное тело. Взяв в руки кусок черствого хлеба, я не спеша откусываю его, а затем глотаю пересохшим ртом горячую воду.

— Знаешь, — шепчу я в темноту, — ты не совсем виновата в том, что я не могу спать по ночам. Кошмары, конечно, этому не способствуют.

Словно вызванные упоминанием о них, воспоминания об Адене посещают мои мысли. Ощущение ее крови, сочащейся между моими пальцами. Мои слезы, брызнувшие на ее гладкую щеку. Проклятая ветка, пронзающая ее спину…

Меня пробирает дрожь. Я тяжело сглатываю, чувствуя тошноту, но не в силах позволить себе выплеснуть то немногое, что занимает мой желудок. — Я могу винить тебя в том, что мне не спится, — мой голос не более чем придушенный шепот, — но не думаю, что хочу спать, если это означает, что я увижу ее в том виде. Опять. Я просто не могу… Не могу…

Я не осознаю, что плачу, пока слеза не скатывается по моему носу. Я смахиваю ее, а затем загибаю пальцы вокруг зеленого жилета, скрытого под курткой. Ногти прослеживают ровную строчку на карманах, ощущая складки ее кропотливой работы.

Если я хочу сдержать обещание, данное Адене, я должна выжить. Должна выжить, чтобы носить этот жилет ради нее.

И я полна решимости сделать именно это.

Я снова бормочу в ночь, мои глаза закрываются от мира, прежде чем я погружаюсь в сон.

— И я отомщу. За нее.

Глава 6

Кай

Серебро сверкает в лучах умирающего солнца.

Я упиваюсь вспышкой голубых глаз, утоляя жажду.

Ее веснушки — как песок вокруг нас.

Серебряный кинжал, острый, как ее язык, перебрасывается между проворными пальцами.

Это она.

Вот она. Просто стоит там. Смотрит на меня так, будто я не более чем незнакомец, которого она оценивает. Как будто я стою не больше, чем монеты, которые она готовится украсть из моего кармана.

Как будто я не тот человек, который разрушил ее жизнь. Как будто она не виновна в том, что сделала то же самое со мной.

Она идет ко мне, и вид у нее такой знакомый, что я борюсь с привычной улыбкой — мышечная память еще раз напоминает о ней. Что-то щемит, когда она наконец оказывается передо мной, ее руки сложены за спиной. Я рассеянно потираю ладонью над сердцем, разглядывая ее, ощущая прилив срочности по причинам, которые я не могу определить.

Я трясу головой в тщетной попытке прояснить ее.

Я должен был что-то сделать. Что я должен был сделать с…

Ее губы расплываются в улыбке, глаза блуждают по моему лицу.

В груди появляется боль, словно от удара тупым ножом.

— Привет, Принц.

Ее голос шелковистый, успокаивающий, вызывающий мурашки на коже. — У меня есть для тебя подарок, — говорит она, сладко улыбаясь. — Кое-что на память обо мне.

Она вынимает руки из-за спины и протягивает их мне. Ее пальцы сжимают поникший пучок тускло-голубых цветов.

Незабудок.

Я начинаю улыбаться, но эмоции замирают на моих губах. Мой взгляд падает на охапку цветов — тех самых, что были подарены ей в нашу последнюю ночь под дождем. И тут я внезапно отшатываюсь от того, что вижу, хватаясь за грудь от пронзительной боли.

— Что такое? — спрашивает она, слишком невинно. — Что случилось, Малакай?

Я задыхаюсь, глядя на липкую кровь, которая теперь пропитывает ее ладони и стекает по ним. Каждый стебель цветка приобрел тошнотворный красный оттенок, потускнел и завял в ее ладони.

— Ты… — заикаюсь я, качая головой. — Его кровь. Это его кровь, не так ли?

Выражение ее лица повторяет мое, шокированное и с обидой. — Я сделала то,