– А что чинить? – переспросила она.

– Ну ты деревня, – заржал Петька. – Идешь или нет, спрашиваю.

– Я из Санкт-Петербурга, – обиженно напомнила Марля.

В конном заводе многие использовали украинские слова, и она не всегда понимала, о чем речь. Но ведь ее вины в этом не было – это просто был другой язык.

– Обидели ребенка, – неожиданно Федька… приобнял Марлю.

Просто взял и положил ей руку на плечо. Как парень своей девушке.

Марля до смерти обрадовалась тому, что они уже вышли из поселка биофабрики, здесь нет фонарей и никто не видит, как она покраснела…

– Ну ты скорый, – то ли зло, то ли уважительно протянул Петька и тут же сгреб Надю в охапку.

Та хихикнула, но сопротивляться не стала.

А Марля снова посмотрела на луну, уже поднявшуюся высоко над горизонтом. На небо. На Млечный Путь.

Прошла неделя.

Жара установилась адская – в тени температура поднималась за сорок градусов. Марля, не привычная к такой погоде, дней пять просто провалялась дома в кровати: у нее кружилась голова, она не могла ничего есть, и ей все время хотелось спать.

А вот спать-то как раз и не получалось. Из-за жары – а никакого кондиционера у бабы Аглаи не было и в помине – заснуть можно было только часа в три ночи, когда хоть как-то в открытые окна начинало тянуть ночной прохладой. Но почему-то ровно в шесть – обязательно в шесть! – просыпались мухи. Если комарам было все равно: день или ночь – они преспокойно могли сосать кровь в полной темноте, то мухи послушно устраивались спать, едва в комнате гас свет. Зато и просыпались с рассветом. А фумигатор на них, к сожалению, не действовал. Надя в шесть утра, не просыпаясь, натягивала на себя, укрываясь с головой, простыню, которая заменяла одеяло, а Марля так не могла. Под простыней она тут же начинала потеть и задыхаться. А без простыни вздрагивала и просыпалась от препротивных мушиных лапок, семенящих по ее ноге или спине.

Только и получалось, что доваляться до семи-полвосьмого. Больше – нервы не выдерживали. Марля вставала, умывалась-одевалась и шла помогать по хозяйству бабе Аглае. Хватало ее ровно на час. Потом у нее начинала кружиться голова, ее тянуло в сон и так далее. И весь день она потом лежала то на своей кровати, то на диване перед телевизором в гостиной, то на старенькой раскладушке, изображавшей шезлонг, в тени за домом. Только спать на жаре с мухами не получалось – получалось только мучаться.

Мучения скрашивали воспоминания. Марля раз за разом прокручивала в голове ее первое в жизни свидание – а это было именно свидание! – их прогулку до биофабрики. Как они с Надей шли вместе с парнями, как смеялись, как красиво было вечером в полях, какая висела над полями луна… Марля снова и снова вспоминала, как обнял ее Федька, как прижал к себе, вспоминала его теплую руку на своем плече…

Все эти дни, лежа, умирая от жары, мучаясь, Марля думала о Федьке. О том, какие у него красивые темные, почти черные глаза. Какой он сам… красивый. Какой сильный и ловкий. Какой смелый. Как он красиво смотрится на лошади… И ведь он не обзывал ее заморышем! И сам – сам! – обнял, когда они шли с биофабрики.

Неужели же и у нее мог появиться свой парень? Неужели же и ее кто-то мог полюбить?..

Но потом у нее снова начинала раскалываться голова от жары и недосыпа. И Марля снова начинала проклинать все и вся за то, что она согласилась с родителями и приехала сюда, к бабе Аглае. С каждым днем ей все больше казалось, что она здесь просто физически не выживет: помрет от жары, духоты, недосыпа и истощения. И тогда Марля забывала о Федьке и мечтала только об одном: попасть домой. Так было, пока неугомонная, привычная к жаре Надя не решила положить конец этому безобразию.

– Сколько можно валяться? Бодрость – норма жизни! – В один из дней она решительно подошла к раскладушке за домом, где умирала от жары ее подруга. – Меня уже Петька с Федькой устали спрашивать: «Где твоя подружка?»

– А они спрашивали? – робко поинтересовалась, даже не подняв голову, Марля.

За эти дни Надя успела уже два раза погулять со студентами: они один раз сходили на биофабрику и один раз сходили искупаться на пруд.

– Конечно! Поэтому хватит валяться и киснуть. Это же юг. Снега не будет!

– Я не выношу жару. Мне так плохо, Надя… Я умру.

– Хватит ныть!

– Мне так…

Но Надя, не дослушав, ушла.

– Мне так плохо, так плохо… Я хочу домой… – сама себе пожаловалась Марля.

И тут вдруг… на нее обрушился ушат ледяной воды.

Марля подскочила, как ужаленная:

– Ты что?!

Рядом стояла довольная Надя с поливочным шлангом в руках.

– Хватит ныть! – И она снова направила струю воды на подругу.

– Не надо! – еще раз взвизгнула Марля и бросилась бежать.

Надя припустила за ней следом, продолжая ее поливать, как грядку.

Спаслась Марля в доме, и то только когда баба Аглая отобрала у Нади шланг.

– Ты с ума сошла! Теперь одежду сушить, переодеваться, – пробурчала из дома Марля через открытое окно.

– Это ты с ума сошла! – парировала Надя. – Какое сушить? Иди сюда. Одежда высохнет за десять минут. И это будут прекрасные десять минут.

Марля недоверчиво вышла из дома. И правда, в мокрой одежде адская жара вовсе не показалась ей адской жарой. Напротив, солнышко, сушившее одежду, ей даже понравилось.

– Я научу тебя жить на юге! – провозгласила Надя. – Все просто. Надо гулять, передвигаясь короткими перебежками от колонки до колонки, обливаясь водой целиком вместе с одеждой. И у тебя все время будет бодрость – норма жизни.

– Да?

– Конечно! А то так все лето пролежишь. Пошли купаться на пруды!

И они от колонки до колонки, как советовала Надя, пошли на пруды.

– Что вчера было, Марля, что вчера было!..

Марля полулежала почти в обмороке на сиденье водного велосипеда, а Надя бодро крутила педали, пытаясь куда-то плыть, что выходило, надо сказать, очень плохо: они вяло крутились по кругу на середине пруда.

– Тебе что, не интересно?!

– Интересно, – послушно прошептала Марля, проклиная про себя подружку, вытащившую ее с раскладушки, жару и весь Краснодарский край.

– Мы поцеловались! Он меня поцеловал! Долго стеснялся, ходил кругами, говорил ерунду… Я-то уже поняла, что он хочет. Но, думаю, буду делать вид, что я тут вообще ни при чем. Пусть помучается. А потом он решился: ка-ак схватит, ка-ак прижмет к себе. И поцеловал. Не умеет он, правда, целоваться совсем. Ну да ладно, научится у меня. Уж я-то целуюсь лучше всех в классе.

– Кто – он?