Но Надя не успокаивалась: у нее дрожали губы, а глаза были теперь на мокром месте.

– Он… он смотрит на вас! Он сейчас укусит! У него огромные зубы – уберите руку, умоляю, уберите, уберите!..

Я и сама уж была не рада, что подвязалась в психологи – такой себе из меня психолог, прямо скажем. Девочка плакала, билась в истерике, а я понятия не имела, что с этим делать…

Слава богу, из детской тотчас прибежала ее тетя – обняла крепко, и Надя начала стихать.

– Простите… прости, солнышко, я не хотела, правда, – неловко пробормотала я.

– Ах, чтоб вас! – в сердцах выкрикнула Вера. – Немедля все расскажу Георгию Николаевичу, как только он вернется! Ноги вашей здесь не будет, ей-богу!

Я знаю, почему продолжительность жизни в прошлом была такой низкой: люди здесь умирали от скуки. Дни мои тянулись неимоверно долго, и занять их было нечем. Ни компьютера, ни телевизора, ни даже чатиков в телефоне, чтобы пообщаться с друзьями. Будь у меня столько свободного времени в моем веке, я бы, конечно, занималась куклами – шила бы что-то, мастерила им парики или перерисовывала лица – увы, многие мои старушки в этом нуждались. Но здесь и кукол моих не было! Была Доротея, но других игрушек моя подопечная Надежда Георгиевна не держала.

Дошло до того, что со скуки я начала читать! Нашла в классной библиотеке заброшенный когда-то «Вий» Гоголя и принялась ломать глаза о дореволюционные «яти»…

Не то чтобы я не любила читать прежде – но какое уж тут чтение, если мне не всегда времени на сон хватало? В студенчестве я хотя бы в метро читать успевала, а когда пересела за руль, и от этого пришлось отказаться.

Работа гувернантки оказалась совсем не пыльной. Когда я просыпалась, подопечная уже была на ногах: одетая, причесанная и накормленная по обыкновению решала свои задачки или тихонько сидела, уткнувшись в учебник. С десяти до двух один за другим приходили ее учителя: то по словесности, то по арифметике, то по французскому, то по немецкому, то по танцам, то по музыке. Когда все они уходили, иногда мне удавалось с трудом (с очень-очень большим трудом) уговорить девочку спуститься в парк. При этом хоть раз уговорить ее выйти без учебника у меня так и не вышло. Заменить учебник на какую-нибудь художественную книжку не вышло тоже.

– Это ведь все не по-настоящему. Так не бывает, – полистав Жюля Верна, заметила Надежда Георгиевна. И взялась за задачник…

В парке снова-заново: она сидит читает, я брожу вокруг фонтана, разглядываю диковинные розу из хрусталя и от скуки даже пытаюсь дрессировать павлина. Именно там, пока я заставляла павлина дать мне лапу в обмен на припасенные с обеда орехи, я впервые заметила, что Надя, отвлекшись от своего учебника, за мной наблюдает. И тихонько улыбается.

* * *

Раз в два-три дня удавалось выскользнуть из дома на пару часов – для встречи с названым братцем. Шли мы обычно в кино, которое устраивалось или в залах театра, или, если было не особенно холодно, в парках прямо под открытым небом. Выяснить за прошедшие две недели мне ничего не удалось, но Яков не торопил.

– Есть новости? – неизменно спрашивал он первым делом, подавая мне рогалик в хрустящей оберточной бумаге или вазочку с мороженым. А внимание его, казалось, целиком занято действом на экране.

– Не-а, – отвечала я, дивясь, до чего же здесь вкусное мороженое. И рогалики вкусные, и вообще все. Украдкой вздыхала, что при таком образе жизни (на рогаликах без всякой физической активности) я не влезу ни в одни свои джинсы, когда вернусь назад. И просила добавку.

А потом наступали вечера…

Надя просила не тушить свет в ее комнате и засиживалась с учебниками чуть не до полуночи – теперь уже не от тяги к знаниям. Ей было страшно. Она не говорила этого прямо и не хныкала – но разве слова здесь нужны? И тогда я, сменив тесное платье на просторный халат, который уже привыкла называть по-здешнему «капот», приходила с книжкой в ее комнату, устраивалась в кресле, подобрав под себя ноги, и сидела так, пока не догорали последние свечи.

Тогда неизменно приходила Вера, та самая ma chérie tante – она, принципиально не замечая меня, заговаривала с Надей и сама укладывала ее спать. Мне в такие моменты полагалось молча ретироваться: я была им не нужна.

И все-таки ложиться спать я еще не торопилась… редкую ночь я не слышала плача или вскриков из комнаты девочки. Конечно, немедленно выбиралась из постели, хватала свечку (зажигать электрический свет не хотелось, чтоб не разбудить весь дом) и бежала в детскую. Как могла ее успокаивала, обещала, что Доротея никаких монстров к ней не подпустит, и вот-вот придет тетушка Вера. Девочка успокаивалась. Хотя, порой, совсем ненадолго. Бывало, что, как и в первую ночь, я засыпала в кресле рядом с ее кроватью, а уходила досыпать к себе уже на рассвете.

Вера, кстати, ночью не приходила никогда. Спала она, кажется, на третьем этаже, где плача и криков не слышно.

– Ей бы психолога хорошего вместо меня, – пыталась я как-то достучаться до Якова после такой бессонной ночи. – Девчонка так и вовсе с ума сойдет – целыми днями одна. Даже подруг нет, кроме этой ее куклы. Еще и тетушка… не нравится она мне. Будто для вида только квохчет вокруг, а реальной помощи девчонке – никакой!

Яков упрямо мотнул головой:

– Не все так просто. Обычным разговором по душам или тем, что в твоем веке называют «психотерапией» здесь не отделаешься. – Он помялся. – На девочке проклятье, Марго. И мы не знаем, кто ее проклял и почему.

Вообще-то я не склонна верить во всякого рода мистику, проклятия и потусторонние миры – но, черт возьми, пару дней назад фарфоровая кукла обозвала меня дурой, а теперь я сидела в платье с рюшами и смотрела премьеру фильма «Спартак» 1913 года.

– Ужасно, если так… – пробормотала я. – Так эти монстры на самом деле существуют?

Вместо ответа Яков с сомнением пожал плечами. И сразу спросил:

– Когда, ты говоришь, это с ней началось?

– Девочка утверждает, что, пока была жива мать, никаких монстров она не видела.

– Занятно. Возможно, что эти два факта связаны: надо тебе побольше разузнать о ее матушке, баронессе фон Гирс.

Легко сказать… я все еще кляла себя последними словами, что довела Надю до истерики тем разговором о ее кошмарах – а что будет, если начну расспрашивать о матери? Рисковать я не желала. Придется расспрашивать прислугу и выяснять все тайком, исподтишка.

А кого расспрашивать? Логичнее всего было поговорить с Верой – но с ней мои отношения сразу не заладились. Кто еще остается?

К слову, о Вере здешних нравах.

Невероятно трудно мне было привыкнуть к манере одеваться и, главное, к корсетам. А корсеты здесь совсем не те, что продаются у нас в отделах эротического белья. Этот был таким жестким, крепким и тугим, так впивался ребрами из китового уса, что даже через сорочку оставлял красные борозды на коже. В общем, в удовольствие я его носила разве что первые часа полтора. А на следующее утро, поглядев на это пыточное оружие, я посла его к черту, засунула подальше в шкаф и решила, что моя талия вполне хороша и без корсета. Тем более что платья и юбки, присланные мне с посыльным от «братца», сели очень даже ничего.