В свое время Исаак Ньютон и Готфрид Лейбниц независимо друг от друга пришли не только к дифференциальному исчислению, но и к идее единого человеческого языка, основанного на природе самих вещей. Ньютон писал: «Диалекты отдельных языков так сильно различаются, что всеобщий Язык не может быть выведен из них столь верно, как из природы самих вещей, которая едина для всех народов и на основе которой весь Язык был создан вначале» (Ньютон 1997, с. 320). Лейбниц полагал, что существует алфавит человеческих мыслей, то есть простые понятия или «буквы», из которых складываются все человеческие мысли, и на этом алфавите основан врожденный язык (Вежбицкая 2011, с. 85).

Как это не покажется странным, мысли складываются не из понятий, не из образов, не из букв, не из слов. Мысли складываются из смыслов. Как говорит Дуглас Хофштадтер:

«Никого не смущает идея, что “один и тот же роман” может существовать на двух разных языках, в двух разных культурах. Но что такое роман? Роман — это не конкретная последовательность слов, потому что если бы это было так, он мог бы быть написан только на одном языке, в одной культуре. Нет, роман — это паттерн, то есть определенный набор персонажей, событий, настроений, тонов, шуток, намеков и многого другого. Итак, роман — это абстракция, и, следовательно, «один и тот же роман» может существовать на разных языках, в разных культурах, даже в культурах, которые процветают на дистанции в сотнях лет друг от друга» (Hofstadter 2007, p. 224).

Смысл, или социальное и материальное абстрактное действие, является тем общим содержанием всех языков, по отношению к которому они выступают как элементы плана выражения. Смысл связан со своим языковым выражением посредством деятельной языковой нормы и передается благодаря этой норме. Эвальд Ильенков писал:

«“Глубинные структуры”, выявленные Хомским, действительно складываются в онтогенезе, в процессе развития ребенка раньше, чем он становится способным говорить и понимать речь. И не нужно быть марксистом, чтобы увидеть их очевидную, можно сказать, осязаемую реальность в образе сенсомоторных схем, т. е. схем непосредственной деятельности становящегося человека с вещами и в вещах в виде сугубо телесного феномена — взаимодействия одного тела с другими телами, вне его находящимися. Эти сенсомоторные схемы, как их именует Пиаже, или “глубинные структуры”, как их предпочитают называть лингвисты, и есть то самое, что философия издавна титулует логическими формами, или формами “мышления как такового”» (Ильенков 1991, с. 272).

Изучение речевого развития ребенка дает ключ к пониманию речевого развития человечества. Ребенок осваивает язык через социально активированный, то есть насыщенный деятельными нормами план выражения. Деятельные нормы в данном случае — это сенсомоторные схемы и построенные на них модели ситуации и действия: связи сигналов (слов, жестов) и действий: «есть», «пить», «спать», «гулять» и т. д. Младенец предрасположен к усвоению этих связей.

3. Традиционный выбор и кумулятивная культура

Смыслы, контрфакты и выбор

Как говорил Константин Циолковский, сгущение энергии в звездах предшествовало развитию организмов (см. Циолковский 2004, с. 105). Жизнь с ее законами отбора берет начало в неживом с его законами гравитации. В свою очередь, культура берет свое начало в жизни. Органическая эволюция двигается через отбор внутри популяций, то есть через вариативность, требующую смены поколений особей. Культурная эволюция начинается внутри естественного отбора — как культурный отбор особей, происходящий не только на основе вариации генов, но и на основе вариации смыслов. Однако если гены, как элементы биологической информации, жестко привязаны к своим носителям — особям и популяциям — и не могут изменяться независимо от организмов, то смыслы, как элементы культурной информации, как социально передаваемые материальные абстрактные действия, могут изменяться независимо от организмов людей — в тех рамках, которые установлены деятельной силой людей, их инстинктами, практиками и интеллектом.

Как показал Леонид Крушинский, если на ранних этапах биологической эволюции поведение животных формируется под ведущим влиянием инстинктов, то по мере усложнения нервной системы все большую роль в их адаптивном поведении начинает играть обучение (практика), а у человека современного типа с его дифференцированным конечным мозгом поведение в большой степени определяется рассудком (Крушинский 1986, с. 135–136). При этом «в основе рассудочной деятельности лежит чрезвычайно широкая норма реакции, акты поведения, осуществляемые при участии рассудка, могут выходить далеко за пределы тех форм поведения, которые возникли как приспособления к конкретным условиям обитания» (Крушинский 1986, с. 80). Вместе с тем, рассудок не отработан в такой степени естественным отбором, как обучение, поэтому при частом решении новых задач начинаются неврозы (см. Крушинский 1986, с. 228–229).

Практика и интеллект не являются исключительным свойством людей. Животные также имеют свои «животные традиции» и свой «животный интеллект». Однако различие между животным и человеком не сводится к количеству, как это видел Дарвин. Различие между ними качественное: животные, хотя и пользуются средствами, остаются внутри природы. Их средства не образуют обособленную от природы культурную среду обитания.

Роберт Сапольски отмечает, что широкая норма реакции, лежащая в основе интеллекта человека, сама является результатом эволюции (мы бы сказали, смешанного отбора), которая освободила мозг человека от жесткого контроля со стороны генетической программы:

«Поскольку она созревает последней, по определению, лобная кора — это область мозга, наименее ограниченная генами и наиболее сформированная опытом. Это так и должно быть, чтобы мы были тем в высшей степени сложным социальным видом, которым мы являемся. Как это ни странно, но генетическая программа развития человеческого мозга, по-видимому, эволюционировала таким образом, чтобы максимально освободить лобную кору от влияния генов» (Sapolsky 2017, p. 173).

Развитие рассудка с его широкой нормой реакции равнозначно развитию контрфактов. Контрфакты — это, так сказать, альтернативные факты — то, что могло бы быть, но не было сделано, не вошло в культурный репертуар и не было передано путем обучения. Контрфакты появились одновременно с