Впрочем, он опасался напрасно, и всё прошло идеально гладко. Крепыш забрал бумаги, Рогатин в одночасье стал обладателем неплохого состояния. Поскалив зубы друг другу напоследок довольными улыбками сытых тираннозавров, которым на сей раз не случилось отведать мясо себе подобных, Рогатин и его спутник неприметно разошлись.

Тихая же набережная Похъёйсранта с её яхтами и крайне малочисленными пешеходами так, кажется, и не поняла, какое судьбоносное для всего мира событие только что произошло в её спокойных пределах.

Момент отплытия корабля всегда волнителен. Облокотясь на поручни, Артур обозревал с самой высоты огромного шестипалубного лайнера «Викинг Лайн» картину побережья, будто написанную широкими мазками опытного мариниста, наслаждаясь открывающейся панорамой порта Хельсинки. Столица Финляндии, белая жемчужина Севера, как её часто называют, всегда поражала Артура удивительным сочетанием стрельчатой готики, реминисценций петербургских классических перспектив и своеобразного прагматично-жизнерадостного модерна. Всё это вместе, по-видимому, и создавало неповторимый ансамбль так называемого национально-романтического стиля, одновременно парадного и но-скандинавски непритязательного.

Основанный в 1550 году шведским королём Густавом Ваза, Хельсинки долгое время оставался сравнительно небольшим шведо-финским городом, не имея особого значения для шведской державы. Главным городом Финляндии того времени был Турку, шведский Або, большую роль играли Выборг и Порвоо (Борго), где в 1809 году имел место Боргоский сейм, регламентировавший появление Великого княжества Финляндского в составе Российской империи. Заложенная неподалёку от Хельсинки в 1748 году крепость Свеаборг сразу же стала способствовать росту соседнего города, в котором тогда же появились и первые каменные дома. В последующие века город активно разрастался, чему не могли помешать ни эпидемии чумы, ни частые русско-шведские войны, сопровождавшиеся неоднократными захватами Хельсинки русскими войсками.

Однако настоящее процветание Хельсинки началось уже в период Великого княжества Финляндского, входившего, как известно, в состав бескрайней Российской империи. Впоследствии финны много спорили — было ли это единое государство или же существовали две разные страны, объединённые личной императорской унией, по условию которой император всероссийский являлся также и Великим князем Финляндским. Некоторые финские историки утверждали и продолжают утверждать, что Финляндия как таковая не была частью России. Но в любом случае именно эпоха Великого княжества Финляндского оказалась наиболее плодотворной для становления финской нации и финских государственных институтов. В девятнадцатом веке возникло движение фенноманов, ратовавших за самобытную финскую культуру. Финский язык впервые в истории Финляндии обрёл равный статус со шведским, что было официально закреплено во время правления императора-реформатора Александра II, памятник которому стоит в центре Сенатской площади, главной площади города. Его более консервативные предшественники — Александр I и Николай I — всё же не ввели в Финляндии крепостного права, которым была охвачена как минимум половина российских земель. Провозгласив себя независимой в 1917 году и получив ленинское «благословение», Финляндия повторила своими очертаниями границы бывшею Великого княжества, ставшего своеобразной матрицей для отливки новоиспечённой финляндской государственности.

Стоя на высокой корме океанского лайнера, молодой поэт любовался видом исторического центра Хельсинки, белой ажурной громадой кафедрального лютеранского собора Туомиокиркко, органично сочетающегося со стоящим поодаль красным остроглавым православным Успенским собором, готическими куполами дальних церквей, весёлой и геометрически прихотливой чересполосицей башенок и шпилей старинных домов, ещё, возможно, помнящих эпоху российского правления.

Перед Артуром, радуя и одновременно успокаивая упорядоченностью своего художественного орнамента, простирался плацдарм исторического роста Хельсинки — полуостров Вирониеми. Перефразируя известное изречение, можно было бы сказать: отсюда пошла финская земля. По крайней мере, история новой Финляндии начиналась именно здесь.

Северный берег, мыс Вирониеми,

Густава Ваза у скал цитадель,

И от Свеаборга к Рованиеми

Финского духа истоки и цель,[10]—

невольно вспомнилось Артуру его собственное четверостишие.

Происходя, если так можно выразиться, из русско-финской семьи, Артур не знал в детстве финского языка. Родители его отца, опасаясь сталинских репрессий, активно направленных против ленинградских и карельских финнов, не рискнули обучить своего сына языку предков, хотя сами прекрасно владели им. Ещё бы, ведь отец Артура родился весной 1938-го, когда вовсю гремели массовые ежовские расстрелы, а процент погибших среди ингерманландцев, к которым относились карельские и петербургские финны, был достаточно высок относительно общей ситуации по СССР.

По-настоящему Артур начал изучать финский язык уже после переезда в Финляндию. Ему тогда было уже около тридцати, а обилие надежей, многоступенчатые и нанизанные друг на друга слова, сложная лексика, наличие послелогов вместо привычных предлогов и прочие прелести финской грамматики невольно затрудняли дело. Но что всегда нравилось Артуру в финском языке, так это удивительное совпадение правописания и произношения. Ни в русском, ни в немецком, ни, тем более, в английском или французском языках подобного не наблюдается. Данное обстоятельство чрезвычайно умиляло Артура, по-российски благоговевшего перед системой «как слышится — так и пишется».

Обозревая постепенно удаляющийся пейзаж хельсинкских набережных, живописных зданий и портовых сооружений, Артур испытывал приятное чувство погружения в захватывающий мир путешествия. Он никогда не был авантюристом, но в настоящий момент радость начала неожиданного предприятия и освобождение от накопившегося в последнее время страха не могли его не радовать. Артур решил расслабиться и хоть какое-то время не думать о своих проблемах. Однако тяжкий груз, висевший на сердце, подспудно давал понять, что это ненадолго.

На днях Фироз получил расшифровку содержимого почтового ящика покойного Дефрима. Злополучный албанец не вёл никакой секретной переписки в обход распоряжений Акджара Фироза, по крайней мере, с этого адреса. Но запись прослушки его телефонных разговоров, выполненная агентурой «Инсайда», говорила об ином. Дефрим явно хотел «соскочить». В приватных беседах он высказывался отрицательно о деятельности организации Фироза и о нём самом. Именно эти обстоятельства послужили причиной ликвидации Дефрима. Акджар прощал ошибки своим работникам, но не мог простить дезертирства, таящего потенциальную возможность разглашения секретной информации. Поэтому, как только Дефрим отошёл от слепого повиновения своему боссу, он был обречён.

Ливанец расслабленно глотал остывший кофе. Итак, сделка с Рогатиным состоялась. Дипломатический функционер неплохо заработал на продаже военных тайн своей родины. Ну и пусть наслаждается миллионами, убирать его нецелесообразно и бессмысленно сейчас. Фироз всегда старался воспитать в себе сугубо прагматическое отношение ко всему на свете. Политику ни к чему излишняя сентиментальность, тем более железному рыцарю исторической справедливости, вершащему высший суд. Главное, что оружие колоссальной силы теперь в его руках. Оружие нового поколения, интеллектуальная квинтэссенция военной мысли. Теперь можно действовать и доказать всем этим заморским вершителям судеб их собственную глупость, показать их отсталость, слабость и ничтожность. Он, Фироз, станет вождём нового могучего движения, поведёт народы в бой на цитадель возмутительной роскоши и грехопадения — на безбожный растленный Запад.