Этот один, которого вы пошлете, вернется в наш старый дом среди звезд.

Пошлите поскорей. Пошлите только одного. Мы не будем ждать.

Передайте наше слово другим.

Люди ПАДЖАРОКУ[2].

Он ничего не стоит, этот старый пенал, который я привез из Вайрона. Совсем ничего. Ты можешь бродить по рынку весь день и все равно не найдешь ни одной живой души, которая дала бы за него свежее яйцо. И, тем не менее, он содержит...

Хватит.

Да, хватит. Меня тошнит от фантазий.

Сейчас в нем только два пера, потому что я держу в руке третье. В нем и было два, когда я нашел его в пепле нашей лавки. Третье, которым я сейчас пишу, не так давно уронил Орев. Я подобрал его, положил в пенал и забыл как об Ореве, так и о его пере.

Еще в нем лежит нож для заточки перьев и маленькая бутылочка с черными чернилами (больше чем наполовину полная), в которую я макаю мое. Посмотри, насколько темнее стали мои записи.

Мне нужны факты — я страстно жажду фактов. К Зеленой все фантазии!

Меня зовут Рог.

Такими же пеналами пользовались ученики в Вайроне, в городе, в котором я родился, и, несомненно, во многих других — футляр из черной кожи, наклеенной на плотный картон, медная петля со стальной пружинкой и маленький медный зажим, чтобы он не открывался. Мы продавали их в нашей лавке и просили шесть картбитов; но мой отец брал и четыре, если покупатель начинал торговаться, как всегда делали покупатели.

Три, если они покупали что-то еще, например стопку писчей бумаги.

Кожа пенала сильно истерлась. Позже, когда будет время, я расскажу больше. А сейчас Раджья Мантри[3] хочет прочитать мне нотацию.



 

Перечитывая написанное вчера, я вижу, что начал без плана и без малейшего представления о том, что я пытаюсь сделать или почему я пытаюсь это сделать. Вот так я начинал все в жизни. Возможно, я должен начинать до того, как ясно представлю себе задачу. В конце концов, самое главное — начать, а вот потом самое главное — закончить. По большей части я заканчиваю хуже, чем начинаю.

Все находится в пенале. Нужно вынуть чернила и вылить их на бумагу в правильной форме. Вот и все.

Если бы я не подобрал этот старый пенал там, где когда-то стояла лавка отца, я бы, возможно, все еще искал Шелка.

Призрака, который ускользнул от меня на трех витках.

В конце концов, Шелк может быть и на Синей. Я послал письма в Хан и некоторые другие города, вот и посмотрим. Я обнаружил, что удобно иметь в своем полном распоряжении посыльных.

Так что я продолжаю искать, хотя я — единственный человек в Гаоне[4], который не в состоянии сказать, где его можно найти. Поиск не обязательно подразумевает движение. Думать так — или, скорее, предполагать это, не думая — может быть моей первой и самой худшей ошибкой.

Так что я продолжаю искать, верный своей клятве. Я спрашиваю путешественников и пишу новые письма; исключаю одни факты и добавляю другие; сочетая лесть и угрозы, я надеюсь заставить эти города помогать мне; не сомневаюсь, мой писец думает, что сейчас я опять пишу такое письмо, которое он, бедолага, должен будет скопировать на тонко выскобленную овечью шкуру, снабдив красивыми завитушками.

Здесь нужна фабрика бумаги, и делать бумагу — единственное, что я умею делать.

Хотел бы я, чтобы Орев был здесь.

Теперь, когда я знаю, что собираюсь делать, я могу начать. Но не с самого начала. Начать сначала займет слишком много времени и бумаги, не говоря уже о чернилах. Я собираюсь начать — когда, наконец, решусь — за день-два до того, как вышел на баркасе в море.

Значит, завтра, когда у меня будет время решить, как лучше рассказать запутанную историю о моих долгих и напрасных поисках патеры Шелка — моего идеала, — который был авгуром нашего мантейона на Солнечной улице Нашего Священного города Вайрона, находившегося в животе Витка.

Когда я был молод.



 

Главный вал раскололся — это я помню. Я вытаскивал его из опор, когда вбежал один из близнецов, кажется Шкура.

— Подходит лодка! Подходит большая лодка!

Я сказал ему, что они, вероятно, хотят купить несколько кип, и что его мать может продать их им, как и я.

— Сухожилие тоже здесь.

Только для того, чтобы избавиться от Шкуры, я сказал ему передать новость его маме. Когда он умчался, я вынул из потайного места игломет и сунул его за пояс под засаленную тунику.

Сухожилие ходил вперед и назад по берегу, под его сапогами щелкали красивые ракушки — сиреневые, розовые и чистейше-белые. Он неприветливо посмотрел на меня, когда я сказал ему принести с баркаса хорошую подзорную трубу. Он бы бросил мне вызов, если бы ему хватило мужества. Полминуты мы стояли, глядя в глаза друг другу; потом он повернулся и ушел. Я решил, что он уедет — отправится в своей плетеной лодочке на континент и останется там на неделю или месяц; откровенно говоря, я хотел этого больше, чем подзорную трубу.

Подходившая лодка действительно оказалась большой. Я насчитал по меньшей мере дюжину парусов. Она несла пару кливеров, три прямых паруса на каждой из своих больших мачт, и стаксели. До этого я никогда не видел лодки настолько большой, чтобы поставить стаксели, так что я уверен в своих словах.