Вне школы мы с Итаном почти никогда не встречаемся — я не соглашаюсь, если он о чем-нибудь просит. Я даже предлогов не придумываю, чтобы лишний раз не врать. Но его это не обескураживает. Похоже, Итана мало колышет, что он звонит мне постоянно, а я ему никогда или что он придумывает для меня разные ласковые прозвища (Пенни, Хенни, Хеннипенни, Гули, Дуфас, Джеймс Первый), а я не могу заставить себя назвать его даже по имени.

— Завтра перед обедом у меня будет немного свободного времени, — решаюсь предложить я.

Ну да, к тому времени я уже успею прийти в себя.

— У меня испанский. Плевать, прогуляю.

— А я думала, у тебя контрольная. — В голосе моем звучит ворчливая нотка, и мне это очень не нравится. Я так часто ворчу, что иногда забываю об иных способах выражать свои мысли.

— Подумаешь, немного опоздаю.

Итан был первым, кто заговорил со мной в первый день учебы в девятом классе. Все произошло довольно странно. Был урок математики, он сидел впереди, потом повернулся и посмотрел на меня так, будто знал меня раньше, и мы с ним старые друзья, и у нас много общих дел, а от меня, казалось, ждал того же: что я буду вести себя так, будто знаю его тыщу лет. Прошло два года, а я все еще ломаю голову, пытаюсь разгадать смысл его взгляда.

А я не привыкла, чтобы на меня так смотрели. Я была стеснительная четырнадцатилетняя девчонка в каком-то нелепом платье. К тому же разговаривала заученными фразами из сериалов девяностых, и меня сторонились все одноклассники. Все, кроме Итана. Он вел себя так, словно у него за душой есть что сказать мне, что-то очень важное, словно давно ждал меня и я наконец появилась.

Помню мысль, которая засела у меня в голове в конце того учебного года, когда я, набравшись смелости, оторвала глаза от собственных туфель и посмотрела на Итана: «Ты же в жизни никогда и ничего плохого не видел. И думаешь, что мир всегда будет такой, как сейчас».

Итан на год старше меня, и мы с ним во всех отношениях противоположности: его все любят, всегда и всюду приглашают, все от него просто без ума. Но он не строит из себя всеобщего любимчика. Его кумир, например, Стивен Хокинг. Свои волосы золотистого цвета Итан подстригает сам. Носит всегда весьма оригинальные штаны армейского образца, несмотря на то что каждый месяц они становятся ему все короче.

Я стараюсь не придавать большого значения его вниманию к своей особе. Итан искренне хорошо относится ко всем, особенно к аутсайдерам, таким белым воронам, как я. Прошлым летом, например, он подружился с одним бродягой, который живет в парке и постоянно ошивается перед продовольственным магазином, а то и просто валяется там, завернувшись в одеяло. Итан зовет его Беном Кеноби и может часами толковать с ним про квантовую физику и все такое прочее.

Наши фамилии: моя — Джеймс, а его — Джарвс — в журнале стоят рядом. С самого первого дня учебы Итан стал опекать меня во время занятий на свежем воздухе и всяких общешкольных мероприятиях.

Итан считает, что мы с ним в чем-то даже похожи. Комплимент сомнительный, но наблюдение довольно любопытное. Но он относится к нам скорее не как к друзьям, а как к этакому любопытному объекту для исследования. Кажется, он знает, что я не совсем такая, как остальные. Или догадывается. Я это вижу по его глазам, он смотрит на меня, словно между нами в прошлом есть нечто общее.

Итану я никогда не лгу, но и правды ему не говорю тоже. Не могу. Расскажи я ему хоть что-то про себя, если бы даже можно было, мгновенно все изменилось бы между нами. Он и так уже для меня словно капля, которая точит камень, — когда я думаю о нем, все внутри у меня ноет.

* * *

В следующий понедельник я сижу на уроке физики, гляжу в окно на небо: синее-синее и ни единого облачка. Слушаю шум транспорта, доносящийся с Бей-стрит… и вдруг — оглушительный трезвон пожарной сигнализации в коридоре.

Не особенно торопясь, мы встаем, направляемся к двери. А чего волноваться — учебная тревога. В коридоре струйками к нам присоединяются ученики из других классов, и в конце коридора уже движется целый поток, который превращается в бурную реку, хлещущую из боковой двери.

— Это не пожарные учения, это воздушная тревога, — доносится до меня чей-то голос спереди.

Слышу, как эту фразу передают друг другу по всей колонне.

— Ну и дураки эти старшеклассники, — бормочет девочка слева.

Это в школе уже традиция, и довольно глупая: дважды в году, один раз осенью и один весной, как правило в теплый, солнечный день, кто-нибудь из старших классов устраивает что-то типа воздушной тревоги. Все уже привыкли к этому, как к переходу на летнее и зимнее время, но администрация школы всякий раз относится к их выходке с полной серьезностью.

Преподаватели выстраиваются вдоль колонны учеников, но мы не нуждаемся в инструкциях, сами знаем, что надо делать. Хорошо бы сейчас поболтаться немного на футбольном поле, погреться на солнышке, пока не отменят тревогу. Но не тут-то было.

Когда-то раньше, наверное, бывало и так. Пару часиков на свежем воздухе, а потом домой. Но школьное начальство быстро раскусило, в чем тут дело, и сообразило, что мрачное здание администрации поселка всего в двух кварталах от школы, и когда я перешла в старший класс, всех нас стали отсылать туда, чтобы воздушная тревога не казалась нам медом.

Есть что-то унизительное в том, чтобы шагать вот так, плотной колонной, по тротуару, а потом еще переходить улицу, поскольку здание поселкового начальства на той стороне. Ну прямо детский сад на прогулке.

Мы толпимся в вестибюле, нас распределяют по комнатам, в алфавитном порядке разумеется. Всем от буквы «А» до «И» достался актовый зал. От буквы «Р» до «Я», то есть до конца алфавита, — зал для пресс-конференций. Поникшая середина алфавита ждет дальнейших указаний. Наконец, всех от буквы «К» до буквы «П» запихивают в крохотную комнатку с четырьмя карточными столами, где старики обычно играют в бридж. Я наблюдаю, как старшеклассники звонят родителям и один за другим отчаливают, а юная и неопытная учительница биологии не может с этим ничего поделать. Возможно, директор школы рассуждал так: если старшеклассники увидят, что их «воздушная тревога» оборачивается праздником только для младших, то они прекратят безобразничать.

После бегства старшеклассников проводится перекличка, и как только училка биологии с самыми благими намерениями выходит за дверь, все оставшиеся, от «К» и до «П», дружно встают и тоже линяют, оставив нас с Итаном вдвоем. Он смотрит на меня, пожимает плечами. Берет потрепанную колоду карт из корзинки, стоящей посередине стола, за которым мы с ним сидим, и начинает тасовать.

— Во что играем? В «джин»? В «канасту»? Может, в «спит»?

Я качаю головой. Мне очень надоели школьные занятия, но я готова на что угодно, только не в карты играть. В моем знании современных реалий есть еще порядочные пробелы. Большинство этих пробелов второпях заполнялись в течение первых двух лет пребывания здесь, благодарить за это надо телеканал «Дисней», где непрерывно крутят мультики, которыми меня кормили постоянно и каждый день, но вот карточные игры я так и не освоила.