пандемию коронавируса как предлог ввести на постоянной основе «чрезвычайное положение», типичное для тоталитарных режимов. Об этом теоретизировал Карл Шмитт[28], когда ссылался на вероятность приостановки суверенной власти действия обычных государственных законов во время социального, политического и экономического кризисов. «Одновременно с утверждением биополитики, – пишет Агамбен, – мы присутствуем при непрекращающемся сдвиге границ чрезвычайного положения и решения о голой жизни, в котором воплощался принцип суверенитета»[29]. Фактически «естественная голая жизнь при Старом порядке не была никак политически окрашена и как сотворенная жизнь, принадлежала Богу; а в Античности (по крайней мере внешне), будучи zoe, она явно отличалась от жизни политической (bios). Теперь же голая жизнь оказывается на первом плане, принадлежа к самой структуре государства и становясь земным основанием его легитимности и суверенности». Итак, «в современной биополитике суверенным правителем является тот, кто принимает решение о ценности или отрицании жизни как таковой» (Джорджо Агамбен, «Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь»).

Но что на самом деле может спасти человеческое тело, его биологическую, то есть социальную и политическую жизнь? В период становления нигилизма считалось, что для этой цели достаточно отделить телесное от духовного, которое понимали как абстрактную надстройку или моральный долг, умерщвляющий тело. Нигилисты разработали ответный ход: сведение духовного к «культурной» разработке тела, к построению антропологических, социальных и этико-политических схем. Подавление инстинкта уступило место его освобождению, что обеспечило обществу потребления огромный успех. Но это замкнутый круг, ведь чем больше тело освобождается, тем беззащитнее оно становится перед контролем со стороны технических ценностей доминирующей культуры, замаскированной под форму «духа».

Но каждый из нас по опыту «знает», что такое собственное тело. Это знание мы приобретаем не только благодаря повторяющемуся инстинктивному механизму действий и противодействий, но и потому, что все мы воспринимаем свое тело как своего рода «зов». Недавно я перенес операцию, и кое-что меня сильно поразило. В тот момент, когда тело мне не подчинялось из-за воздействия медикаментов, именно через него я ощутил воплощенное проявление моего «духа». Мое тело было не просто набором тканей, пронизанным нервами и кровеносными сосудами; это было тело, которое принимало само себя, искало себя, страдало или кричало, которое выходило за пределы простой сомы[30]. Мое тело стало обнаженной «плотью».

Осмелюсь сказать, что плоть – это наше глубочайшее духовное призвание; это наше собственное тело, живое тело (феноменология подарила нам ряд описаний от Гуссерля до Мерло-Понти и Мишеля Анри), это призыв быть самим собой – а не кем-то другим, и в то же время это обращение мира к нам, наша способность разумно воспринимать сверхчувственный смысл жизни.

Как однажды сказал художник Фрэнсис Бэкон, сумевший изобразить человеческую плоть как вопль смысла, доходящий до спазма (вспомните хотя бы одно из его «Распятий» с изображением освежеванной туши животного): «Это инстинкт, интуиция, то, что подталкивает меня рисовать человеческую плоть выходящей за границы тела, как если бы это была его собственная тень» («Беседа с Фрэнсисом Бэконом», интервью Франка Мобера 1980-х годов). Вспомните, как бы дерзко ни выглядела эта мысль, что возвестил ангел молодой женщине по имени Мария: «Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя» (Лк 1:35, синодальный перевод).

Странно видеть обнаженное и кричащее мясо кисти Бэкона на фоне совершенного бесстрастия «воплощенных» фигур Рафаэля. Однажды увидев их вместе, больше нельзя отделить одно от другого, потому что в божественной утонченности рафаэлевских форм вибрирует та же самая тень, что нарушает и разрушает бэконовскую форму. Та самая «тень», что превращает тело в плоть, а плоть – в болезненное воплощение духа. Где боль и слава вновь шагают рука об руку.

Потому меня так впечатлило то, что недавно написал Хулиан Каррон в своей книге со странным, но притягательным названием «Сияние в глазах. Что вырывает нас из небытия?»:

«В каком случае нигилизм в нас можно победить? Только если мы притянуты присутствием, плотью, которая несет с собой, в себе что-то соответствующее всему нашему ожиданию, всему нашему желанию, всей нашей потребности в смысле и в любви, в полноте и в уважении. Из небытия нас вырывает лишь та плоть, что способна заполнить „бездну жизни“, исполнить наше „безумное желание“ свершения»[31].

Нигилизм подобен прогрессирующему забвению того факта, что глагол стал плотью; возможно, теперь лишь плоть способна передать этот логос, для начала всецело восприняв его.

7. Благодарность за рождение

Страдания, которые нам довелось испытать во время пандемии Covid-19, выводят на поверхность нигилистический по всем признакам сюжет наших способов постижения себя и реальности. Они же неожиданно не менее очевидно показали, что нигилизм, возможно, уже нельзя назвать кризисом современности. Вопросы здравоохранения в чрезвычайной ситуации показывают, что нигилистический уклад жизни и культуры, политики и общества стремительно разрушается изнутри.

Круг разорван, вопросы возникают вновь. И не обязательно в результате недостатка аналитических данных – вот в чем поворотный момент культуры, – а во многих случаях излишки аналитики могут парадоксальным образом стереть важнейшие вопросы и затмить отличительные черты ситуации. Потому что дело в нас самих, а возникающие проблемы служат «формой» нашего существования в этом мире.

Создается впечатление, будто что-то неумолимо исчезает, а мы не можем противопоставить непредсказуемой реальности ничего из нашего привычного арсенала. Патогенный вирус, который мы никак не можем поймать и уничтожить, а, скорее, это он уничтожает и «держит» нас в заложниках, и страх заразиться ведет к полной остановке привычной жизни. Но то, что мы не можем никак предсказать и контролировать, – даже используя все мыслимые стратегий сдерживания, – это и есть корень нашего существования. Пандемия не только ставит нас лицом к лицу с новыми сложными личными и общественными проблемами, но и дает понять, прочувствовать на собственной шкуре, что само наше существование и есть огромная проблема, требующая адекватного ответа. Проблема счастья, то есть вопрос абсурдности или осмысленности нашего существования в этом мире.

Но мне кажется, во всей этой ситуации появился новый аспект: эти вопросы задает индивид, хоть и не всегда уверенно, ради собственного просвещения. Мы больше не можем спокойно принимать самих себя, свою работу, свои ожидания и планы, как принимаем модные тенденции или алгоритмы всесильной машины господствующей культуры, которая корыстно желает рассказать нам, кто мы такие, что хотим, к чему должны стремиться. Сегодня эти вопросы вновь стали «нашими», это вопросы от первого лица.

Но чтобы лучше понять, о чем идет речь, давайте начнем с «метафизического» контрудара, затронувшего наряду с пандемией каждого из нас. Мы словно бы внезапно осознали существование мира, в котором