И как, спрашивается, может нечто столь дурное быть достойно попытки понимания? Труды децентристов, идеи в области архитектуры и жилищного строительства, которые шли рука об руку с этими трудами или проистекали из них, федеральное законодательство в сфере жилья и его финансирования, испытавшее прямое влияние новых подходов, — все это не имело ничего общего ни с пониманием больших городов, ни с желанием помочь им добиться успеха. Таких целей, собственно, и не ставилось. Цель была — выкинуть большие города на свалку, и децентристы этого не скрывали.

Тем не менее в школах градостроительства и архитектуры, в Конгрессе, в законодательных органах штатов и в городских советах крупных городов идеи децентристов мало-помалу утвердились как руководящие постулаты для конструктивного преобразования самих этих крупных городов. Во всей печальной повести это самое поразительное: люди, которые искренне хотели укрепить крупные города, в конце концов взяли на вооружение рецепты, открыто предназначенные для того, чтобы подорвать их экономику и уничтожить их.

Человеком, выдвинувшим наиболее эффектное предложение о том, как внедрить все это антиградостроительство прямо в пресловутые цитадели несправедливости, был европейский архитектор Ле Корбюзье. В 1920-е годы он разработал проект Лучезарного города — города-мечты, состоящего не из низких зданий, горячо любимых децентристами, а, наоборот, главным образом из небоскрёбов, расположенных в парке. «Допустим, мы въезжаем в город через большой парк, — пишет Корбюзье. — Наш быстрый автомобиль несётся по специально приподнятой трассе между величественными небоскрёбами; по мере приближения двадцать четыре небоскрёба все яснее вырисовываются на фоне неба; слева и справа от нас на окраинах каждого отдельного участка находятся муниципальные и административные здания; замыкают пространство музеи и университетские корпуса. Весь город — это большой парк». В вертикальном городе Ле Корбюзье плотность населения среднего достатка должна была составлять 1200 человек на акр — фантастически много, но из-за очень большой высоты зданий 95 % территории могли оставаться свободными. Небоскрёбам должно было хватить 5 % земли. Для людей с высокими доходами предусматривались не столь высокие дома-люкс с внутренними дворами, при этом свободными должны были оставаться 85 % территории. В разных местах предполагалось построить рестораны и театры.

Ле Корбюзье проектировал не только материальную среду. Он разрабатывал и некую социальную утопию. Люди, по его словам, должны были получить максимум индивидуальной свободы, под которой он, кажется, понимал не сколько-нибудь широкую свободу деятельности, а свободу от обычной ответственности. В его Лучезарном городе не предполагалось, что кто-либо может быть «сторожем брату своему». Никому не надо бороться за реализацию своих планов. Никто ничем не стеснён.

Децентристы и другие преданные сторонники Города-сада пришли в ужас от предложенного Ле Корбюзье города башен посреди парка и до сих пор не смягчили своего к нему отношения. Оно было и остаётся примерно таким же, как у педагогов детского сада с «прогрессивным обучением» к казённому детскому дому. Ирония, однако, состоит в том, что Лучезарный город — прямое продолжение Города-сада. Ле Корбюзье усвоил, поверхностно по крайней мере, фундаментальный образ Города-сада и приспособил его к высоким плотностям населения. Он назвал своё творение Городом-садом, превращённым в нечто реализуемое. «Город-сад — недостижимая мечта, — писал он. — Природа тает под натиском дорог и зданий, и обещанное уединение уступает место плотному скоплению жителей… Решение — «вертикальный город-сад»».

Лучезарный город Ле Корбюзье и в другом смысле стал продолжением Города-сада. Я имею в виду его сравнительно лёгкий путь к популярности. Разработчики проектов Города-сада и их все более многочисленные последователи из числа реформаторов жилищного строительства, студентов и архитекторов неустанно пропагандировали идеи укрупнённого «суперквартала», спроектированного как единое целое массива зданий, неизменности застройки — и травы, травы, травы; что ещё более важно, они с успехом внушали общественности, что все это — необходимые признаки гуманного, социально ответственного, функционального, интеллектуального градостроительства. Ле Корбюзье по существу не нужно было доказывать широкой публике, что его видение отвечает требованиям гуманности и городской функциональности. Если великая цель градостроительства — дать Кристоферу Робину возможность делать прыг-скок на травке, то чем плох Ле Корбюзье? Вопли децентристов о механизации, казёнщине, стирании личности многим казались глупым сектантством.

Город-мечта Ле Корбюзье оказал огромное влияние на наши крупные города. Его на все лады расхваливали архитекторы, и постепенно он был реализован в десятках проектов — от государственных жилых массивов для малообеспеченных до комплексов офисных зданий. Помимо перевода, по крайней мере в поверхностном варианте, принципов Города-сада в практическую плоскость в условиях густонаселённого большого города, мечта Ле Корбюзье заключала в себе и другие чудеса. Он попытался сделать планирование автомобильного движения неотъемлемой частью своей схемы, и эта идея в 1920-е и в начале 1930-х была новой, волнующей. Он включил в проект большие скоростные односторонние магистрали. Он уменьшил количество улиц, потому что «перекрёсток — враг транспорта». Он предложил прорыть подземные улицы для грузовиков, и, разумеется, подобно проектировщикам Города-сада, он постарался убрать пешеходов с улиц и увести их в парки. Его город был чудесной механической игрушкой. С архитектурной точки зрения его концепции была присуща ослепительная ясность, простота и гармоничность. Все так упорядочено, так зримо, так понятно! Как в хорошей рекламе, образ ухватывается в один миг. Нарисованная Ле Корбюзье картина с её броской символикой почти неотразимо подействовала на проектировщиков, домостроителей, дизайнеров, девелоперов, займодателей и мэров. Она оказалась чрезвычайно привлекательной для «прогрессивных» уполномоченных по зонированию, которые пишут правила, рассчитанные на то, чтобы побуждать застройщиков, работающих вне единого проекта, пусть в малой мере, но отражать мечту. Сколь бы ни был вульгарен или неуклюж дизайн, сколь бы ни были унылы и бесполезны открытые пространства, сколь бы ни был безотраден вид с близкого расстояния, подражание Ле Корбюзье кричит криком: «Все глядите на меня!» Как громадное, зримое эго, оно сообщает о чьём-то достижении. Но в том, что касается функционирования большого города, оно, как и Город-сад, не сообщает ни слова правды.

Хотя децентристы с их преданностью идеалу уютной жизни в маленьком городке так и не примирились с образами, нарисованными Ле Корбюзье, их ученики в большинстве своём с ними примирились. Сегодня практически все искушённые городские дизайнеры сочетают две эти концепции в разнообразных пропорциях и вариантах. Способ перестройки, известный под такими названиями, как «избирательное удаление», «выборочная замена», «плановое обновление» или «плановая реставрация» (означающими, что пришедший в упадок городской участок не сносится подчистую), — это, по сути дела, трюк, при котором старые здания сохраняются в таком малом количестве, чтобы участок так или иначе мог превратиться в «приемлемый» вариант Лучезарного города-сада. Уполномоченные по зонированию и землепользованию, проектировщики магистралей, законодатели, проектировщики парков и мест отдыха (никто из них не живёт в идеологическом вакууме) постоянно используют два этих мощных образа и их более изощрённые комбинации в качестве жёстких ориентиров. Они могут отклоняться от «идеалов», вульгаризировать их, идти на компромиссы — но точки отсчёта именно таковы.