следовало отправиться с ними, подумал Теппер. Но что хорошего я мог бы им дать… как смог бы создать для них дом? Мой дом здесь, и, клянусь Богом, я собираюсь остаться и бороться за него. И за себя, и за них.

Он был не единственным. Были и другие, в первом, втором, третьем поколении, которые не хотели, чтобы их, как овец, сгоняли со своей земли. Они уже формировали территориальную армию, набирали людей и были полны решимости сражаться до конца.

И, чёрт возьми, почему бы и нет? Он знал, что за крики раздадутся на Земле, на старых обжитых планетах, где все битвы были давно забыты. Они будут плакать, признаваясь в любви и восхищаясь благородными таринцами, хотевшими только мирного самоопределения и ущемлёнными в правах жадными землянами, укравшими их хлебные поля.

Ладно, подумал Теппер, чёрт с ними. Я не землянин, только не я! Я человек, и я постараюсь быть порядочным человеком, где бы я ни был. И Сандихир не был таринцем. Он тоже был человеком, и лучшим из многих. Пора сентиментальным людям перестать говорить о «туземцах» так, словно в них есть что-то священное. Пора им задаться вопросом, ведут ли себя люди как люди или как ублюдки. Потому что такие ублюдки, как Стрэнн и Мохин, заплатят за свои действия, даже если они будут туземцами хоть двадцать раз. И здесь снова воцарится мир.

«Возможно, — подумал он, — если я с моей винтовкой и другие, подобные мне, продержимся, молодые Тепперы когда-нибудь смогут вернуться на Старую ферму, в свой родной мир»…