Эта ночь показалась Ангелине бесконечной. Она и прежде ждала, когда муж вернется домой, и укладывалась спать только после того, как стены начинал сотрясать дикий храп. Пьяный валился на постель, а ей приходилось раздевать эту почти двухметровую красоту, развалившуюся на брачном ложе. Догадываясь, откуда возвращался, глотая обиду, заставляла себя не замечать мужниных выкрутасов – все равно, мол, ничего не исправить, только неприятности накликать – побьет так, что наутро стыдно на людях будет показаться, почту разносить. Незнание правды или, скорее, нежелание знать, с кем якшается благоверный, помогало совладать с эмоциями. Даже на доносы сердобольных получательниц почты реагировала равнодушно – пока сама, дескать, не увидит, другим не поверит.

Вот – увидела. Надежда умыкнула чужого мужика на глазах. Может, решила попусту поиздеваться, и пути их потом разошлись, а Михаил догуливал вечер в компании друзей-собутыльников.

Знать этого наверняка Ангелина не могла, но из-за усиливающейся тревоги думалось отнюдь не в пользу распутной одноклассницы. На душе сделалось так досадно и мучительно, что захотелось разрыдаться. Первый раз попыталась постоять за себя, указать на место зазнавшейся прелюбодейке, но все впустую – судьба по-прежнему оставалась к ней немилостивой.

Антошка мирно посапывал на кроватке в отдельной комнате. Она часто уходила сюда спать – только здесь, битая пьяным мужем, обретала утешение, успокаиваясь под ровное дыхание спящего сына. В доме электричество горело только в прихожей. Скрипнула калитка, и Ангелина выбежала на кухню, откуда из окна было видно, кто вошел во двор. Михаил нетвердым шагом направился к дому. Молодая женщина прикоснулась ладошками к вспыхнувшим щекам: ей все время становилось страшно, когда видела мужа в таком состоянии! Хорониться бессмысленно, только взбеленится – начнет метаться по дому, кричать, разбудит и напугает сына. Поэтому лучше набраться храбрости и броситься на абордаж – выйти ему навстречу как ни в чем не бывало.

Он вошел в дом шумно, по-хозяйски, на ходу разулся и, не глядя на встречающую жену, прошествовал в спальню. Там, не раздеваясь, рухнул на кровать.

– Ужинать будешь? – тихо спросила Ангелина, остановившись на полпути в кухню.

– Сама хлебай свои помои! – рыкнул из спальни и – раз, два, три! – взорвался храпом.

В этот раз обошлось. Ангелина облегченно вздохнула, опустилась на стул – посидеть, подождать, когда муж заснет покрепче, потом раздеть его и отправиться на боковую в комнату сына. На стенных часах стрелки по-солдатски выровнялись на цифре пять – вот-вот тюкнет полшестого, и начало нового дня не заставит себя ждать.

Михаил дрых на спине, раскинув руки и ноги.

Ангелина приблизилась бесшумно, как кошка, включила ночник, посмотрела на мужа. Он будто почуял приближение, перестал храпеть. Его лицо, красивое, с правильными мужественными чертами, слегка распухло, щеки впали, на лбу выступила испарина. Нет, подумала, не проснется – много раз пробовала! Поэтому смело приступила к делу – принялась расстегивать рубашку на муже. Потом вдруг замерла, глядя ему на шею. Осторожно, едва касаясь пальцами его скулы, повернула голову в сторону – внимательно рассмотреть то, что украшало левую ключицу. Следы от губной помады морковного цвета.

«Надька!» – тревожно всколыхнулось внутри. Отомстила-таки! Даже помадой наследила в доказательство, чтобы уже наверняка ни в чем не оставалось сомнений.

Мерзавка!

Ангелина закусила губы, пожелтела от злости, рванула вон из спальни. На полпути одумалась: не избежать скандала, если наутро муж проснется и обнаружит, что не раздет. Вернулась к кровати, порывистыми движениями сняла со спящего рубашку, даже не страшась, что растормошит, разбудит. Потом расстегнула молнию, стащила брюки с бедер и снова оторопела. Еще один сюрприз, более шокирующий: под брюками ничего не оказалось! Негодяй, не удосужился после гулянки даже в трусы влезть! Такого она выдержать не смогла, зарыдала в голос – от унижения, вышла из спальни, плотно закрыв дверь, чтобы Антошка спозаранку не заглянул в спальню и не увидел сего безобразия.

Утром Михаил удивил Ангелину. Позавтракал молча наспех, стараясь не встречаться глазами с женой, и ушел на работу, ничего не сказав – ни в упрек ей, ни в оправдание себя. Такое происходило впервые. Михаил казался задумчивым, поглощенным мыслями, как случается с влюбленными, не желающими отвлекаться на посторонние вопросы, кроме вожделенных.

Варвара Прокопьевна сразу приметила неладное. Потому тут же насторожилась, когда узрела, что вместо традиционных смачных ругательств вкупе со звонкой оплеухой он виновато прячет от жены глаза.

Старая склочница, прислонившись к дверному косяку, буравила взглядом сноху. Ее маленькие, глубоко посаженные глазки, казалось, сверлили насквозь, губы брезгливо кривились, а желчный прищур выдавал все ее недобрые мысли.

Ангелина делала вид, что не замечает этого враждебного внимания, и спокойно укладывала сыну в рюкзак сменную одежду. Ее движения выдавали волнение, которое она испытывала под взглядом свекрови. Антошка, весело что-то напевая, крутился рядом, собирая свои игрушки.

Старуха продолжала стоять, опираясь на трость. Ее сутулая фигура становилась все более угловатой от переполнявшей ее злобы. Она знала каждый шаг своего сына, каждый его промах и успех. И сегодня что-то было не так – Михаил вел себя необычно, не ругался, не смотрел волком на жену.

– Ах, ты думаешь, я не замечу? – размышляла она вслух. – Думаешь, можно что-то скрыть от меня? Вечером все выложит, как миленький. Я из него всю правду вытяну! – Ее узловатые пальцы крепче сжали трость. Она знала: сегодня день получки – день, когда Михаил, как верный пес, прибежит с деньгами прямо в ее руки, а потом, как обычно, вильнет хвостом и – на гулянку.

Антошка, не замечая накалившейся атмосферы, подбежал к бабушке, но та лишь раздраженно оттолкнула его:

– Иди, играй! Не мешайся тут!

Ребенок отшатнулся, а Ангелина с упреком взглянула на свекровь.

– А ну-ка, собирайтесь – время уже! – отрезала Варвара Прокопьевна.

Так было заведено: диктаторша устанавливала жесткие правила, и никто не осмеливался их нарушать.

Ангелина с Антошкой ушли, а Варвара Прокопьевна все еще стояла в дверях флигелька, размышляя о сыне и вспоминая его необычное поведение. Вдруг резко обернулась к старому супругу, жующему мякиш за столиком, и властно изрекла:

– А ты чего расселся, как в гостях? Дома дел невпроворот, а он – погляди на него! – брюхо себе набивает! А ну вставай, лоботряс, сеном займись, живо! Только гляди у меня: вилы на место верни потом, а не кидай где ни попадя. Не приведи Господь оступиться на них – пиши пропало, окаянный, заживо погребу, где найду…

Ее слова, по обыкновению, прозвучали как приказ, который нельзя ослушаться. Старый Прокофий, уже привыкший к таким выговорам, медленно поднялся из-за стола, поправляя свой