Часто ощутимого результата не удавалось достигнуть значительно дольше, чем она надеялась или предполагала, не получалось доискаться до скрытой сути проблем больного мозга. Часто срыв, когда он случался, заставлял ее сомневаться, и она начинала думать, что все ее усилия были напрасны. И все-таки в глубине души сестра Лэнгтри знала, что помогает. Усомнись она в этом хоть на мгновение, ей бы здесь делать было нечего.

«„Икс» — это ловушка, — думала она, — и я в нее попалась. Более того, мне в ней очень нравятся».

Когда луч ее фонарика упал, наконец, на дорожку, ведущую ко входу, она выключила свет и осторожно вступила на деревянный настил, стараясь идти настолько тихо, насколько позволяли подметки ее армейских ботинок.

Кабинет ее располагался за первой же дверью налево по коридору — закуток шесть на шесть футов — и до жути напоминал бы внутренность подводной лодки, если бы не две внешние стены, затянутые жалюзи. Здесь с трудом помещался небольшой стол, за которым она работала, кресло для посетителей, ее собственное кресло по другую сторону стола и полки, сколоченные из деревянных планок в форме буквы L и совмещенные с двумя запирающимися ящиками — они служили ей в качестве сейфа для бумаг. В верхнем ящике пребывали в покое бумажные останки тех людей, что населяли отделение «Икс» с момента его зарождения — несколько папок с копиями документов тех, кто выписался из госпиталя. Во втором ящике она держала медикаменты, которые, по мнению старшей сестры и полковника Чинстрэпа, ей необходимо иметь под рукой: паральдегид для внутреннего применения и инъекций, фенобарбитал, морфий, раствор магнезии, касторовое масло, препараты опия, хлоралгидрат, дистиллированная вода, таблетки плацебо и большая бутылка «Шато Танунда», трехзвездочного коньяка, бывшего в ходу в госпитале.

Сестра Лэнгтри сняла шляпу, гетры и ботинки и аккуратно сложила все в углу за дверью, потом задвинула под стол маленькую плетеную корзинку, в которой она носила необходимые ей в течение дня вещи, после чего переоделась в сандалии. Поскольку территория, на которой размещалась База номер пятнадцать, была официально объявлена зоной, зараженной малярией, весь персонал в обязательном порядке после наступления темноты с ног до головы закутывался в одежду, что само по себе делало и без того невыносимое существование в условиях влажной жары еще более невыносимым. И хотя щедрые опрыскивания всей территории госпиталя раствором ДДТ фактически ликвидировали угрозу укусов малярийными комарами, тем не менее предписание осталось. Некоторые наиболее эмансипированные из сестер вообще не снимали свои серые куртки и брюки, будь то день или ночь, заявляя, что так им удобнее, чем в юбке. Но Онор Лэнгтри и многие другие сестры, которые провели почти всю войну в полевых условиях, где они в принудительном порядке были обязаны носить брюки, весьма высоко оценили условную роскошь Базы номер пятнадцать, позволявшую им придавать себе возможно более женственный вид.

К тому же у сестры Лэнгтри выработалась собственная теория, согласно которой пациентам ее отделения полезно видеть женщин в платье, а не в форме, точно такой же, как у них самих. И еще у нее была своя теория относительно стука, производимого ботинками, так что она запретила своим пациентам носить армейскую обувь в помещении.

На стене позади кресла для посетителей висела коллекция из пятнадцати карандашных портретов: Нейл увековечил всех тех, кто прошел через отделение «Икс» раньше, и тех, кто еще продолжал обитать в нем. Когда она поднимала глаза, ее взгляд падал прямо на эту великолепно иллюстрированную хронику жизни отделения. Когда человек покидал ею пределы, портрет перемещался из центра на периферию, и, таким образом, на данный момент в середине висели пять лиц, и оставалось вполне достаточно места для шестого. Хотя вообще-то она на этого шестого совсем не рассчитывала, притом что База номер пятнадцать неуклонно сокращалась, война закончилась, и грохот орудий уже не доносился до оставшихся здесь немногих пациентов, И все-таки он появился сегодня, этот шестой Майкл, новый объект пристального внимания Нейла. Интересно, что он заметит в Майкле… Хочется, очень хочется поскорее увидеть, каковы будут его выводы на бумаге, когда она прикрепит портрет к стенке напротив стола.

Сестра Лэнгтри опустилась в кресло и, положив подбородок на руку, окинула взглядом пять рисунков, висевших в центре.

«Мои», — с удовлетворением подумала она и тут же резко одернула себя. Самая опасная мысль — о себе и своей роли в отделении «Икс». Собственное «я» здесь — нежеланное явление, не приносившее добра людям с больным мозгом. Ведь в конечном счете она для них — если не вершитель их судеб, то, по крайней мере, их надежда и опора, пока они живут здесь. В этом и заключалась ее огромная власть над ними, ибо равновесие в отделении «Икс» — вещь очень тонкая, и именно от нее зависело, куда его сдвинуть в случае необходимости. Она всегда старалась сохранять свою власть, не пользуясь ею и не размышляя о ней слишком много. Но все же бывали случаи, как например сейчас, когда ощущение своей силы вдруг мощно внедрялось в сознание, и тогда она начинала чувствовать, как самодовольство постепенно наползает на нее, Но этого нельзя допускать! Опытная сестра никогда не позволит себе считать, что выполняет миссию, не станет тешиться мыслью, будто в ней — причина исцеления больных. Будь то умственное или физическое, оно — внутри самих пациентов, в их собственных возросших силах.

Действие — вот что действительно нужно. Она встала, вытащила связку ключей, приколотую к карману брюк с внутренней стороны, перебрала по очереди все ключи, пока не наткнулась на тот, что отпирает верхний ящик, открыла его и достала конверт с историей болезни Майкла.

Когда Нейл Паркинсон вошел в кабинет, сопровождаемый отзвуком собственного стука, она откинулась на спинку кресла, устраиваясь поудобнее. Конверт с бумагами так и остался лежать, неоткрытый, на столе. Нейл сел в кресло напротив и серьезно посмотрел на нее. Сестра Лэнгтри, принимая его взгляд как нечто само собой разумеющееся, просто улыбнулась, ожидая, когда он заговорит.

Но глаза его, к взгляду которых она так привыкла, никогда не смотрели на нее с рассеянной фамильярностью, свойственной дружеской симпатии. Они расчленяли ее на составные части, а затем снова составляли воедино. Так происходило во время каждой их встречи, и делалось это без всяких сладострастных мыслей, скорее с тем восторгом, с которым очарованный ребенок ломает свою самую любимую игрушку, чтобы раскрыть ее секрет. Ощущение первооткрывателя никогда не покидало его, и каждый раз, приходя в кабинет, Нейл с неизменной радостью усаживался в кресло, предвкушая разговор наедине.

Собственно, сестра Лэнгтри вовсе не была неотразимой красавицей и не обладала фантастической чувственностью, нет. Она просто была молода, и у нее была особенно нежная кожа, такая гладкая и прозрачная, что сквозь нее туманно просвечивали вены, хотя постоянная работа с лекарствами лишила ее прежней белизны. Черты лица отличались правильностью, хотя, пожалуй, были чуть мелковаты, за исключением, впрочем, глаз, которые были того же теплого коричневого оттенка, что и волосы, большие и спокойные, если только она не сердилась, и тогда они яростно сверкали. И фигура у нее была, как у настоящей сестры милосердия, складная и стройная, но, увы! — плоскогрудая, зато ноги были хороши — длинные, стройные, мускулистые, с изящными ступнями и щиколотками — результат подвижного образа жизни и напряженной работы. Днем, когда она надевала платье, белые крахмальные складки ее косынки красиво обрамляли лицо. Вечером она надевала брюки и шляпу с широкими полями, в которой отправлялась куда-нибудь по делам, но в отделении она ходила с непокрытой головой. Ей удавалось сохранять изящную прическу благодаря некоторым манипуляциям со спиртом, который отпускался всем медсестрам в довольно значительном количестве. А в личном составе интендантской части служил один капрал, который в мирное время был парикмахером, и вот ему-то и уходила часть пайка в обмен на стрижку, шампунь и укладку. В госпитале все сестры пользовались его услугами.