ее лишь одной, поэтому и ответственность несла она одна. Поняв, что разговор не приведет к положительному результату, она решила его немедленно закончить.

– Я прошу тебя подумать и решить, что ты будешь делать. Я прошу тебя подумать не только вот этим, – Женя положила руку на голову, – но и этим,– и указала на сердце, – Иногда там скрываются правильные ответы, которых не найдешь тут,– она снова положила руку на голову, – Подумай и вспомни бал. И подумай снова.

– Я сделаю, как ты просишь, – нахмурив брови, согласилась Ольга, – но лишь из уважения к семье.

– Конечно, – кивнула Женя, – А теперь ступай. Доброй ночи.

Ольга вышла из спальни сестры, разбитая и опустошенная. Всю ночь она не могла сомкнуть глаз от переживаний и дурных предчувствий. Евгению тоже мучила бессонница, она просидела в кровати, смотря в одну точку и пытаясь понять, правильно ли она поступила.

Глава 4.

Хотя и сладостен азарт

По сразу двум идти дорогам,

Нельзя одной колодой карт

Играть и с дьяволом и с богом.

И. Губерман

Верили ли вы когда-нибудь в чудеса, мой читатель? Признаться, до знакомства с семьей Трубецких я забавлялся, читая мифические книги, смеялся над простачками, твердившими, что сегодня, как часы пробили полночь, они слышали вой волков и видели, как что-то быстрое пронеслось прямо перед ними. Я не верил ни во что на свете, кроме табака, который, по истине, творил чудеса, успокаивая и укутывая в свои серо-воздушные клубы. Однако, оказалось, все совсем наоборот, и табак-предатель вреден для здоровья. Черт бы его побрал! Сгубил мне легкое. К счастью, Петр Алексеевич вовремя появился на моем пути.

Так, я вновь отвлекся. Ежегодно я хожу в департамент юстиции, девятнадцать лет назад я шел по коридору к лестнице, чтобы подняться в кабинет и отдать некоторые бумаги на подпись, как вдруг услышал разговор двух людей, проходивший на повышенных тонах. Я никогда не слушаю чужие разговоры, но тогда было ясно, что один из двоих мужчин не хочет продолжать спор, но второй никак не хотел его отпускать. Я, набравшись наглости, подошел к ним и громко, со всей когда-либо присущей мне радостью в голосе, произнес:

–Эй, дружище, сколько лет, сколько зим! Как ты здесь оказался? – я славно ударил по плечу того, кто так не хотел текущего диалога.

–Здравствуй, старина! Я по семейным делам тут застрял. Как же ты вымахал! – крепко сжимая мою руку, отвечал старинный друг-незнакомец.

–Я оставлю вас, вижу, вам есть, что обсудить, – смутился другой и, откланявшись, ушел вниз по лестнице.

Так нелепо и удачно случилась моя первая встреча со старшим Трубецким. Тогда он без конца благодарил меня за мою находчивость и прозвал бароном Мюнхузеном, который тоже был известен своим непревзойдённым умением вешать людям лапшу на уши. Петр Алексеевич пригласил меня к себе в дом в тот вечер, познакомил со своей многочисленной семьей и сказал, что если в течение трех лет наша с ним дружба ничем не будет омрачена, то он посвятит меня в причины размолвки между ним и тем господином. Шли месяцы. Наша дружба с семьей Трубецких росла и крепчала, я стал забывать об обещании, то ли от того, что было мне это не столь уж и интересно, то ли от того, что было чрезвычайно интересно, а, может, из-за того, что я и без того догадывался, что имею дело с необыкновенными людьми. Или не людьми вовсе.

Тем не менее, обладая прекрасно развитой памятью и таким же чувством долга, Петр Алексеевич сдержал обещание. Спустя три года ровно, в тот же день, как мы познакомились, он повел меня в своей кабинет. Если вы, мой друг, предполагаете, что кабинет этот был обычным кабинетом, то вы верно ошиблись. Дверь в кабинет находилась на втором этаже его дома в конце коридора за всеми дверями. Он открыл дверь ключом, но вместо стола и кожаных кресел я увидел вешалку с темно-синими плащами с капюшонами, тумбочку, на которой лежали черные перчатки и лифт, повергший меня в полнейший шок, ибо в доме было только два этажа, и куда мог бы вести этот лифт, кроме подвала или крыши, и зачем тогда нужно было строить его?

Петр Алексеевич надел один из плащей и меня облачил в такой же, но размером поменьше, положил в карман две пары перчаток и вызвал лифт. Мы стояли в гробовой тишине, я молчал от страха перед неизвестностью и одновременной жажды открытия истины, а Петр Алексеевич – … черт его знает! Лифт приехал. Мои подозрения не были напрасными, кнопки лифта показывали восемьдесят два этажа, Трубецкой нажал на последний.

–Надевайте, – он протянул мне перчатки, – ни с кем не разговаривайте.

Его хитрая и по-доброму горделивая улыбка придавала мне храбрости, но все-таки кости от волнения, кажется, рассыпались внутри и перестали держать легкие, так что в животе появилось ощущение, какое бывает с нами при наборе высоты самолетом. Должно быть, и мы набирали высоту. Как бы я ни хотел думать об общей нереальности происходящего, о том, как вообще возможно построить невидимый лифт от земли и в пустоту, я об этом думал. Эти мысли роились в моем мозгу и жалили нервную систему.

Как только двери лифта открылись, мне в глаза ударил яркий свет, который бывает, когда снег выпадет и солнечные лучи, отражаясь, ослепляют нас. Из-под капюшона я увидел широкий коридор, ведущий далеко вправо и влево, мраморные полы цвета Тихого Океана не освещались светом ламп, очевидно, по причине отсутствия таковых на потолке, собственно, сам потолок тоже отсутствовал. Небо служило потолком, а солнце – лампой. Помещение было похоже на обычный офис, в дресс-код которого входил плащ, закрывающий полностью тело, и перчатки. Пока мы шли по коридору налево, Петр Алексеевич кивком головы и иногда рукопожатием здоровался с беспрерывно снующими туда-сюда работниками сего странного заведения. Мы остановились около одной из громадных дверей.

–Вот и пришли, – счастливо поспешил сообщить Трубецкой.

Он снял перчатку, и тут же незакрытая кожа на его руке засветилась – я зажмурился.

–Это серебро в крови так светится, когда попадает под прямые солнечные лучи, – любезно и не без ухмылки пояснил мой друг и дотронулся до железной ручки, дверь открылась автоматически.

–Поэтому вы все здесь в перчатках и плащах? – я переступил порог кабинета, снял капюшон с головы и остановился в двух шагах от стены около резной напольной лампы.

–Верно! Проходи, присаживайся, – он указал на широкий серый диван, расположившийся между рабочим столом с кипой бумаг Петра Алексеевича