– Нет. Ванька не прохвост, – ответила с запозданием Машка: видимо, размышляла. – Он хлыщ, Валерочка. Слабый, тихий, незаметный. Не люблю я таких. Скользкие они. Никогда не знаешь, чего от них ждать.

– Ты и Севастьянова не любишь. Говоришь, сделан из противотанковых ежей, – напомнил ей Мельников, проваливаясь в сладкую дрему.

– Севастьянова я боюсь, – вдруг встрепенулась Машка, разгоняя его дремоту. Приподнялась на локте, нависла над ним, как огромное белоснежное облако: – И ты его бойся, Валера! Севастьянов – дьявол!..

Он почти не слышал последних ее слов – провалился в сон, как в черную яму, и проспал без сновидений до самого утра, хоть это хорошо. Проснулся до будильника, тут же выключил его, чтобы не слышать мерзкого визга. Пошел в спортзал, оборудованный в цокольном этаже, и там провел полчаса, качая пресс, отжимаясь. Немного походил по беговой дорожке – бежать что-то сил не осталось. Когда вернулся в спальню, Машки уже не было: хлопотала с завтраком. Он принял душ, побрился, оделся, спустился к завтраку – и глазам своим не поверил: за столом сидела его любимая дочка Софья.

Милый ребенок пятнадцати лет сидел к нему боком, давая возможность полюбоваться своим точеным профилем. Мельников вообще удивлялся частенько: в кого она удалась такой красавицей? Они с Машкой грузные, здоровые. Сыновья им под стать: с мощными руками, массивными затылками, громадными ступнями и кулаками. Странно, как с таким телосложением средний Игорек какие-то кульбиты в плане прыжков может выделывать. Но что-то у него получалось, раз грамоты и кубки с соревнований регулярно возил. Может, не свои, а?..

Софийка была не такой. Она была тоненькой, высокой, грациозной, с прекрасными черными глазами и темными волосами до пояса, которые она вопреки наставлениям матери не хотела стричь. Черты лица были правильными, точеными, ручки – маленькими, изящными. Когда она держала его за щеки и целовала в лоб, Мельникову хотелось плакать от счастья. Он так ее любил!

– Привет, красавица моя! – с тихой нежностью произнес он, целуя дочь в макушку.

– Привет, пап! – Она погладила его по руке.

– Чего так рано встала? У тебя же вроде каникулы? – Он сел на свое место во главе стола, требовательно глянул на жену: – Что там у нас на завтрак?

Мог бы и не спрашивать. Валентина всегда готовила по три-четыре блюда. Кушайте кто что хочет. Он хотел всегда много, сыновья и Машка – тоже. Одна Софийка обходилась ложкой каши, стаканом сока и наперстком кофе без сахара.

– Я рано, пап, потому что нашла репетитора по китайскому языку. Мама тебе сказала, что я хочу изучать этот язык?

– Да, что-то такое говорила. Кто преподаватель? Я его знаю? Где будут проходить занятия? Сколько стоят? – забросал он тут же дочь вопросами, погружая вилку с ножом в громадный рубленый бифштекс.

– Ой, все, знаешь, сложилось просто превосходно! – воскликнула Софийка, глянув на отца с нежностью. – Моя преподавательница английского тоже хочет изучать язык и предложила заниматься у нее. А я же с ней, у нее уже английским занимаюсь. Так что метаться по городу не придется. Денег не много, пап, тысяча в час.

– Рублей?

– Ну не евро же! – фыркнула Софья и рассмеялась. – Препода не знаю, кто-то из ее давних знакомых. Сказала, что человек надежный и порядочный.

– Мать? Что скажешь?

Мельников глянул на Машку, сонно зевающую над тарелкой с яичницей. Понятно, рано встала из-за дочери. Он-то в одиночку привык по утрам обществом Валентины обходиться и не требовал никогда ее ранних подъемов.

Сейчас их проводит и снова завалится. Вот корова! Он с неожиданным раздражением отметил, что Машка с утра выглядит отвратительно. Кожа щек бледная, дряблая. На голове – воронье гнездо. Хоть бы расческу в руки взяла, корова! Долбишь, ей долбишь, посети хоть раз косметолога. Сейчас лазерная хирургия творит чудеса. В таких красавиц дурнушек превращает. А она только ржет в ответ. Ржет и жрет! Ржет и жрет! Корова!

Вдруг некстати вспомнилась Карина и весь этот отвратительный разговор о ней с Севастьяновым. Ох, как пришлось вчера ему изворачиваться, как вилять, пытаясь увести разговор в другую плоскость! Интересно, успокоился Севастьянов, нет? Долго говорил про нее вчера хозяин, очень долго. И что нашел в этой длинноногой стриженой телке?! Какую изюминку?

Нет, она, конечно, симпатичная, спору нет. Фигура в порядке, грудь как камень – не рожала потому что еще, и, видимо, не собирается. Но таких красоток у него в офисе пруд пруди! А что он с ней чаще, чем с остальными, так остальных и наказывать нет необходимости так часто. А эта гадина обнаглела настолько, что сгореть заживо ему желает. Он ей устроит сожжение! Он ей самосожжение устроит! Вот только Севастьянов уедет и тогда…

– Маш! – резко окликнул он жену, не отреагировавшую на его вопрос. – Что скажешь?!

– Если через Аллу Михалну, то я не против, – отозвалась она меланхолично. – Она уже сколько лет с Софочкой занимается. Плохого не посоветует. Да и тысяча рублей в час – это недорого.

Недорого! Мельников с силой сжал вилку, оплаченную, между прочим, его деньгами! Что она понимает в том, что дорого, а что нет?! Сидит тут за высоким забором с утра до ночи, жует, гуляет по саду. Что она может вообще понимать в жизни?! «Дура тупая», – решил Мельников про себя. И вдруг вспомнил вчерашние слова Севастьянова, почти пропущенные им мимо ушей. Просто был очень сосредоточен на том, чтобы не накосячить в разговоре, вот и пропустил. А сейчас вдруг вспомнил.

– Мне нужна женщина-союзник, Валера, – говорил Севастьянов заплетающимся языком. Это когда они уже из бани в гостиную его загородной резиденции перебрались. – Умная, волевая, чтобы могла блеснуть эрудицией в высшем свете. Надоели, понимаешь, надоели тупые красивые суки! Алчные и тупые! Ты их глаза видел, Валера? А я видел! Там пустота-а-а-а… А я хочу, чтобы там ум искрился! Пусть будет дерзкой, язвительной, непокорной, но не пустой и эгоистичной! Устал я от таких сук, устал, Валера. А эта Илюхина Карина твоя…

И Севастьянов снова начал доставать его подробностями о характере начальницы отдела продаж. По Мельникову, Илюхина как раз и была тупой эгоистичной сукой. А как еще? Нет, ну сколько можно опаздывать?! Ну, через день почти! А потом корчится от отвращения, уступая его требованиям! Так не опаздывай – и наказана не будешь! Или возьми и уволься! Он не против. Он отпустит. На ее место – очередь желающих. И не только в кабинет, но и в его койку. Не всех так от него воротит, как ее. А она тупо сидит, не увольняется. И так же тупо опаздывает. Идиотка! Непонятно, что Севастьянов в ней разглядел?

Что касается его лично, то он бы такую женщину для души и высшего света никогда бы не выбрал. Ну, и с Машкой, конечно, в высший свет не сунулся бы, конфуза не оберешься. Он бы выбрал женщину…

– Валера, ты не слышишь? – Машка смотрела на него, подозрительно сощурившись. – О чем размечтался-то?

– Что? – Он нежно улыбнулся дочери, тем самым давая добро на репетитора. – Что хотела, Маша?