В читальном зале АКИП дежурила Мальчик, плоская, угловатая девица. Она была мне симпатичнее Совы — эта библиотекарша, в отличие от свой коллеги, не злилась на читателей, а была к ним просто равнодушна.

— Если рукопись у Андрея Алексеевича, она не может быть выдана читателям, — заявила мне Мальчик.

— Возможно, что ваш заведующий захочет сделать для меня исключение. Сборник О517 попал к нему от меня, потому что я заявил о подмене, — объяснил я.

— Какой подмене? — растерялась библиотекарша и беспомощно посмотрела по сторонам.

Удивился и я: неужели она еще не слышала о «недоразумении» с «Откровением огня»?

— Если вы соедините меня с Андреем Алексеевичем, я сам с ним объяснюсь, — предложил я.

Мальчик подняла трубку: ее представления о тишине в зале оказались иными, чем у Совы. Парамахин был у себя. Наш телефонный разговор не занял и минуты: услышав о моем желании еще раз получить сборник О517, заведующий сказал, что спустится ко мне в зал. Я это понял как намерение принести рукопись собственноручно и был приятно удивлен неформальностью его поведения. Однако, когда Парамахин вырос у моего стола, книги у него в руках не было. Он дал мне знак следовать за ним, и мы оказались на той же лестничной площадке, где я говорил с Совой.

Заведующему отделом рукописей было лет за сорок, и выглядел он типичным книжным червем: очки, буроватое лицо, сутулость. Стоит ли говорить, что одет он был с полным пренебрежением к моде — можно было подумать, что он донашивал костюмы своего отца. Въевшаяся в черты его лица ироничность обещала живое общение.

— Рад с вами познакомиться, — сказал мне Андрей Алексеевич, — и одновременно смущен: не знаю, как вас теперь разуверить, что у нас здесь творится кавардак. Такая мысль у вас наверняка возникла. И в самом деле, что это за хранилище, где пропадают рукописи, а персонал об этом и не знает.

Смысл его слов дошел до меня не сразу. Только что, по телефону, разговор был о сборнике О517, и я рассчитывал что-то услышать о нем. Парамахин заметил мое недоумение.

— Сборник с шифром О517 я, к сожалению, предоставить в ваше распоряжение сейчас не могу: он в работе. Я передал его одному из наших сотрудников для составления подробной описи. Одновременно будет проведена специальная проверка фонда для поиска настоящего «Откровения огня». Шанс, что оно находится где-то у нас, должен сказать, не велик, но исключать его не стоит.

— Значит, теперь вы в подмене уверены? — уточнил я во избежание новых недоразумений.

— Увы, при таком несоответствии характеристик трудно думать о случайных ошибках, — ответил он непринужденно, словно речь шла о житейской мелочи. Манера сообщения поразила меня больше, чем его содержание.

— Если и правда кто-то подменил «Откровение огня», как это могло произойти? — спросил я.

— Еще непонятно. Рукопись хранится у нас с 1938 года. Ее ни разу никому не выдавали. Подмена могла произойти очень давно. Судя по всему, здесь постарался кто-то из наших бывших сотрудников. У нас всегда была текучка начинающих архивистов. Как правило, это молодые девицы с дипломами вузов, не нашедшие ничего лучшего. Сколько их уже сменилось за эти сорок лет! Кстати, я сейчас занимаюсь одной деликатной кадровой проверкой. Как знать, может, она кое-что прояснит. В связи с этим я бы хотел вас попросить об одолжении: не говорите пока ни с кем из наших работников или читателей об инциденте. Пока о нем знают только вы, я и одна из библиотекарш.

— Теперь уже — обе библиотекарши, — поправил я.

— Вы имеете в виду Таню, сегодняшнюю дежурную? Я скажу ей, что вы неверно выразились — никакой подмены нет, а обнаружилась всего только путаница с шифрами. Можете себе представить, какой поднимется переполох в отделе, если открыть правду. У нас ведь рукописи еще никогда не пропадали.

— Печально, что это должно было случиться с таким необычным манускриптом, как «Откровение огня».

Парамахин посмотрел на меня как на ребенка.

— Я бы не стал так сразу называть эту рукопись необычной. Ее никто не видел. Что вы ожидаете от этой книги?

— Ну, ожидать можно разное, — уклончиво ответил я.

— Разное, — повторил он за мной. — Неужели вы верите, что кто-то из монахов захолустного монастыря под Рязанью, человек с минимальным образованием, обязанный во всем следовать правилам, мог написать что-то из ряда вон выходящее? Такого еще не было.

Профессор Глоун, который преподавал древнерусскую литературу в Амстердамском университете, в таких случаях говорил: «Мы можем судить не о тех книгах, что были, а о тех, что уцелели. Что пропало — мы знать не можем». Я не стал возражать Парамахину. Я перевел разговор на более интересное.

— Вы сказали, что «Откровение» в АКИПе никому не выдавали. Меня это поражает не меньше, чем его пропажа.

— Ну уж в этом нет ничего поразительного. Посетителей у нас мало, и рукописей, с которыми еще никто не работал, хватает.

— Была ли составлена хотя бы краткая опись пропавшей книги при ее поступлении в АКИП?

— К сожалению, нет.

— По недоразумению? — не без коварства поинтересовался я.

— По объективной причине, — ответил Парамахин. — У нас маленький штат и потому часть наших рукописей только зарегистрирована.

— Так можно не заметить раритеты.

Правый угол рта у Парамахина пополз вверх, глаза блеснули — так он улыбался.

— Извините, я не верю в чудеса, — сказал он.

— Кстати, о чудесах. Когда-то их было больше чем достаточно, — заметил я и пересказал вкратце прочитанное у Сизова. Эффект был сильнее, чем я ожидал: ирония у Парамахина пропала. Он не сразу заметил, что выдал себя. Когда же он спохватился, было поздно: я уже знал цену его невозмутимости.

— Черт возьми, — сказал он и состроил гримасу, чтобы скрыть растерянность. — В каком номере «Любителя древности», вы говорите, опубликована статья Сизова? — Я назвал выходные данные. — Вы не могли бы мне сказать, кому вы уже сообщили о следе «Откровения огня» в АКИПе? — спросил затем он. Гальчиков был все еще единственным человеком, с кем я говорил о кенергийской истории. Когда я назвал своего знакомца из Московской патриархии, лицо Парамахина заметно напряглось. — Вот оно что, — сорвалось у него с языка.

— Это имеет для вас неприятные последствия?

— Ну что вы! — усмехнулся он. — Какие могут быть тут последствия! Что теперь, в наше время, Московская патриархия? — Он посмотрел на меня проникновенно и попросил еще раз: — Не говорите пока, пожалуйста, больше никому — вообще никому, — что обнаружили у нас в АКИПе «Откровение огня». В интересах следствия, так сказать, — добавил он со своей кривой улыбкой. — Вы ведь тоже заинтересованы в его успехе, не правда ли? Дайте мне месяц спокойно проверить кое-какие предположения. Я вам сообщу в конце апреля, оправдались они или нет.

Что бы ни происходило, диссертация должна была быть написана. Последующие дни я посвятил ей. Захарьина пустынь, однако, не выходила у меня из головы. Особенно меня занимала личность Евлария. Кто же все-таки был этот человек? В житии он выглядел отрешенным аскетом, жившим в тени Захария. Народное предание представляло его воплощенным ангелом, монастырская легенда — богоугодником с особой миссией. Так же, противореча друг другу, источники, эти три кривых зеркала, характеризовали Захария и Константина. А отношения отцов друг с другом? Неужели внутри треугольника Евларий — Захарий — Константин совершенно отсутствовало поле напряжения? И почему была такая тишь да гладь вокруг него? И так это продолжалось 300 лет, вплоть до гибели монастыря в конце XVIII века. Тайны, избрание их хранителей, ожидания, умалчивания, догадки, предчувствия — все это обещало непрекращающиеся драматические коллизии, в действительности же их было мало, поразительно мало. В какой-то момент я наконец понял, что представляю себе драматизм не там, где он больше всего разыгрывался: если где по-настоящему и бурлило, то это было в душах. Тогда я снова приложил друг к другу три кривых зеркала и увидел события в новом свете.