Пролистав несколько страниц, дед Мошкин отложил брошюрку.

Года полтора назад он повел внука в ведомственную поликлинику, к которой был прикреплен пожизненно.

– У вашего родственника редкая форма амнезии, вызванная шоком и травмой черепа, – сказал ему майор медицинской службы. – Вам просто повезло, что у него вообще сохранились способность распознавать речь. Вы, товарищ подполковник, побольше с ним общайтесь. Существует возможность ремиссии, но не исключено, что он так и останется…

Он хотел уже добавить «идиотом», но пожалел сникшего ветерана. Тот был совершенно не готов к главному испытанию в своей жизни.

– Да куда ж мне с ним теперь? – растерянно произнес дед Мошкин. – Он девять классов закончил на год раньше сверстников. Он, между прочим, подавал такие надежды! У парня были такие выдающиеся способности к компьютерам…

Но врач – немолодой чисто выбритый мужчина – лишь покачал головой в белой шапочке:

– Забудьте об этом. Я вам выпишу справку во ВТЭК для оформления инвалидности. Если вам трудно его дома держать, устройте его в какое-нибудь ремесленное училище, или колледж по-нынешнему. Там им льготы дают за инвалидов, так сто его возьмут. Да, чуть не забыл!

Он перестал писать и серьезно посмотрел на Мошкина:

– Постарайтесь развивать его память. Пусть побольше заучивает наизусть. Стихи какие-нибудь. Хоть Бродского какого-нибудь, хоть Пушкина.

Золотая ручка снова резво заскользила по разноцветным листочкам. Мошкин понял, что теперь должен пожизненно исполнять свой приговор.

Психиатр, наконец, закончил писать и протянул ему справку:

– Желаю Вам успеха, товарищ подполковник! Не унывайте! У вашего внука могут совершенно неожиданно открыться новые способности. Ведь у него такая звучная фамилия, – он улыбнулся уголком рта и похлопал пациента по плечу: – Давай, Иннокентий, не подводи деда!

Вспомнив тот разговор, Анатолий Кузьмич снова тяжело вздохнул, а потом достал из секретного конверта две тысячные бумажки. Затем он неторопливо оделся и вышел из дому, даже не позавтракав.

8

На следующей перемене Тонька подошла к Коршунову и, взяв его под локоток, отвела в сторону.

– А ты крутой, Никитос! – с лукавой улыбкой сообщила она. – Здорово ты вчера того мужика отделал!

Заметив синяк на его скуле, она состроила жалостную мордочку:

– Бедненький! Болит?

– Отстань! – Никита не слишком вежливо дернул плечом.

Тонкая не поняла:

– Ты чего?

– Ничего! Тебе бы только развлекаться! Ты хоть понимаешь, что я под статью могу попасть? Мне же уже восемнадцать!

Тонкая не понимала:

– За что?

Она смотрела на него, по-детски вскинув аккуратно выщипанные брови:

– Ведь ты его не убил!

– Ага, ты все у нас знаешь, продюсер хренов! – в сердцах воскликнул Никита и тут же осекся. – Ладно, Тонь, проехали. Ты, короче, забудь об этом, оки? А если тебя вдруг кто-то спросит: «А чем это ты занималась после колледжа в понедельник?», то скажи, что поехала домой. Домой, поняла?

– Ну, если ты так хочешь…– протянула она. – Но кто меня так может спросить? Не Аннушка же!

Никита вдруг снова нахмурился и, оглянувшись по сторонам, потянул ее за лямку рюкзака:

– Дай мне свой планшет!

Тонька возмутилась от такой наглости и резко отдернула полосатый рюкзачок на себя:

– Зачем он тебе? У же тебя свой есть!

Но Никита не сдавался. Убедившись, что их никто не видит, он ухватился за хвост неизвестного животного, пристегнутый к полосатому рюкзаку.

– Отдай на шесть секунд!

– Зачем?

Тонька уворачивалась, как пантера, но в глазах Коршунова больше не было ни капли вчерашнего интереса к девочке с малиновыми волосами.

– Слушай, кончай дурочку валять! – строго сказал он. – Вадик все снимал вчера на твой планшет. Дай мне, я убью этот файл.

Но Тонька лишь оскалила ровные крупные зубы и, точно дикая кошка, выгнула спину дугой. Потом она резко рванула рюкзак и побежала от своего преследователя, грохоча по коридору своими полуармейскими сапогами на толстой подошве.

Никита на секунду растерялся, но тут раздался звонок, и ему навстречу выбежала целая орда первокурсников. Он погнался было за Тонькой, но ему преградил путь сам директор Скрягин.

– Коршунов, стоять!

Никита инстинктивно повиновался.

– Ты что, совсем рехнулся? Вот, подожди до апреля – на плацу побегаешь! А теперь быстро в класс!

Обескураженному Никитосу ничего не оставалось, как поплестись в аудиторию, сжимая к кулаке Тонькин меховой хвост. Вид у него был воинственный: он решил потеснить Брееву и сесть рядом со своей вчерашней симпатией. В классе, однако, Тоньки не оказалось, и ему пришлось занять свое обычное место слева от Костяна.

Урок правоведения шел своим чередом, когда он получил от СМС-ку от Тоньки: «Приходи ко мне сегодня. Будем снимать клип с танцем живота». Он тут же поднял руку и попросился в туалет.

В поисках беглянки он обошел все три этажа, но везде было пусто. Наконец, он заметил знакомый черно-розовый свитер под лестницей, возле гардероба. Она сидела к нему спиной и, по всей вероятности, слушала музыку, мотая головой в такт.

– Эй, ты чего не на паре? – строго спросил Никита, вынув из ее уха одну из затычек.

Полосатая кошка хотела вырваться, но увидев, что путь к отступлению отрезан, прижала к груди розовый планшетик:

– Я уже все стерла, правда!

Коршунов недоверчиво посмотрел на нее и уселся рядышком на подоконнике:

– Да ладно, Тонь, не парься. Я тебе верю. Правда!

– Да ладно! – буркнула она в ответ и снова засунула в ухо динамик.

К Никите вдруг вернулась прежняя нежность. Ему захотелось взять обеими руками это бледное личико и долго-долго целовать малиновую макушку и зеленые глаза.

Но вместо этого он лишь дурашливо протянул:

– Ну, спасибки тебе!

Тонька подвинулась к нему и, вынув правый наушник, засунула ему в левое ухо:

– Класс, правда?

Они просидели бок о бок минут пять, слушая какой-то идиотский рэп. Никита с замиранием сердца вдыхал запах ее волос – какой-то по-девчачьи сладкий. Он аккуратно прильнул к ней, положил ей руку на талию и закрыл глаза. Ему вдруг почудилось, что они лежат вдвоем к гамаке и слушают шум прибоя.

Но Тонкая, казалось, не замечала его расположения. Она не отталкивала его, но по-прежнему двигалась всем телом под ритм музыки. Никите это, наконец, надоело и он вынул наушники – и из своего, и из ее уха: