Чтобы с маху не посвящать ее в сложности жизни, я поступил просто: напротив одного из солдат написал латиницей Germania, а против второго Russia, надеясь, что это слово было в ходу и двести лет назад. Показал ей страничку и ткнул указательным пальцем сначала в слово Russia, потом себе в грудь. Если подумать, я нисколечко ей не врал, просто не сказал – тьфу, не написал! – всей правды. К чему посвящать ее в кучу здешних политических сложностей? В конце концов, мы не с Венгрией воюем, а с венгерскими фашистами, и в Дебрецене есть другое, можно смело сказать, наше правительство, а вместе с Красной армией готовится выступать венгерский Будайский полк…

Эржи откинулась на спинку кресла, облегченно вздохнув. Кажется, я ее понимал: офицер в незнакомом, да что там, диковинном для нее мундире мог оказаться и вражеским, а в восемнадцатом веке вражеские офицеры обходились с красивыми девушками очень даже непринужденно, нимало не интересуясь их согласием…

Она посмотрела куда-то через мое плечо – ага, наконец обратила внимание на пейзаж, может быть, узнала свой охотничий домик, хотя лес оставался темным, луна не взошла еще ни на нашей стороне, ни, соответственно, на той. Но особенного внимания ему не уделила – хотя и пыталась это благовоспитанно скрыть, поглядывала больше на роскошно накрытый трудами Иштвана стол, посреди которого красовалась уже тщательно очищенная моими трудами от пыли и паутины высокая темная бутылка токайского.

Ну что же, милости прошу к нашему шалашу… Самым галантным жестом, какой я только почерпнул из трофейных кинофильмов о великосветской жизни, я показал ей на кресло. Эржи уселась, не чинясь. Иштван сервировал стол, как, должно быть, привык это делать для графа – там было множество совершенно ненужных, на мой плебейский взгляд, пустых тарелочек и блюдечек, вилок и вилочек. А вот поди ж ты, пригодилось – впервые мне довелось принимать в гостях настоящую графиню, да еще из прошлого.

Графиня первым делом взяла высокий хрустальный бокал и вопросительно глянула на меня. Токай, как я уже успел убедиться на примере прошлой бутылки, был изрядной крепости, и наполнил ее бокал до половины, но, побуждаемый ее взглядом, налил почти до краев. И кстати вспомнил исторические романы: в этом веселом столетии дамы не уступали мужчинам в умении лихо опустошать бокалы.

Исторические романы не врали: Эржи опустошила свой бокал, лишь самую чуточку отстав от меня. Подцепила серебряной графской вилкой ломтик великолепной графской ветчины, разделалась с ним с истинно дворянским шармом. Щеки у нее раскраснелись, она стала еще красивее, произнесла какую-то длинную фразу и тут же звонко засмеялась, вспомнив, что мы не понимаем друг друга. Показала взглядом на свой пустой бокал, и я его тут же наполнил, как галантный кавалер.

Странная это была вечеринка – объяснялись мы с ней исключительно улыбками. Первое время я пытался заговорить с ней на современном немецком, но она, судя по всему, понимала лишь отдельные слова и с милой гримаской пожимала плечами.

И все же после второго бокала мы нашли выход. Стали говорить каждый на своем языке, это давало какую-то иллюзию общения. Обычная застольная болтовня – и с моей стороны, и с ее, думаю, тоже, судя по ее лукавой улыбке и озорным взглядам. Взгляды и игра глазами были такие, что я подумал: эта красавица, несмотря на молодость, должна была разбить кучу сердец. Интересно, как получилось, что ее выдали замуж за пожилого ревнивого хрыча? А впрочем, из тех же исторических романов известно, какие хитросплетения были связаны с браками в этом их восемнадцатом столетии…

Она больше налегала на вино, чем на графские деликатесы. Возможно, праздновала, если можно так выразиться, освобождение из плена (я, конечно, и не пытался догадаться, как получилось, что она в него угодила, и как все это время себя чувствовала). И как так получилось, что она, вроде бы отравленная ревнивым мужем, двести лет провела в плену картины? И что это за художник такой, оказавшийся способным рисовать такие картины?

А ведь она была самым настоящим живым человеком: теплые руки, ласковые мягкие губы, она ела и пила (что привидениям вроде бы не свойственно), и на шее у нее, повыше роскошного ожерелья из зеленых самоцветов, висел золотой крестик тонкой работы – даже если вопреки моим жизненным убеждениям и взглядам удариться в дурную мистику, когда это нечистая сила носила крест?

Занятно, но чем больше пустела бутылка, тем лучше мы стали понимать жесты друг друга – впрочем, это частенько случается с людьми и в гораздо более прозаических обстоятельствах. Да и блокнот помогал. Я довольно легко объяснил ей, что мои ордена – это и есть ордена (она уважительно округлила глаза, но из ее рисунка в блокноте следовало, что в ее времена ордена были гораздо больше).

Как это часто случается, бутылка опустела в самый неподходящий момент, а другой у меня не было. Узнав, в чем дело, Эржи нарисовала в блокноте колокольчик и довольно сносно – слугу с бутылками на подносе. Я постарался ей объяснить, что это никак невозможно проделать. Ничуть не огорчившись, она повернулась к своему опустевшему портрету и показала мне на тот самый графин с чем-то пурпурным, глянула выжидательно. Я отлично ее понял – не графине же ходить за новой бутылкой? – но шел к картине довольно медленно: мистика там или неизвестное природное явление, все равно было чуточку не по себе лезть туда.

Но когда это русский офицер отступал перед неизвестными опасностями, особенно под ободряющим взглядом юной прекрасной дамы? Зачем-то (скорее всего, чисто машинально) я расстегнул кобуру пистолета и шагнул в картину.

И ничего страшного или необычного не произошло. Всё та же небольшая комнатка (или как это называется – альков?), задрапированная темно-вишневыми портьерами (я оценил: хорошо контрастировавшими с изумрудно-зеленым платьем Эржи и с ней самой). Взялся за горлышко красивущего графина из резного хрусталя и поднял без всякого труда – примерно столько и должен весить графин, в который налито литра три вина (ну не уксус же там?).

Эржи, взяв блокнот, довольно легко мне растолковала, что эту бочку, откуда налито в графин вино, заложили вскоре после ее рождения (вообще-то она неплохо рисовала, в те времена благородных девиц, я знал, хорошо учили). Пурпурное вино оказалось нектаром гораздо лучше токайского.

После бокала пурпурного общение приняло несколько игривый характер. Эржи, расположив блокнот горизонтально, что-то довольно долго рисовала. Оказалось, чуть ли не целая картинка: в овале с надписью «Russia» стояли, взявшись за руки, мужчина и женщина – и женщина держала за руку маленькую девочку. Мужчина узнавался сразу – Эржи добросовестно скопировала мой мундир, ремни с портупеей, даже награды изобразила совсем крохотными пятнышками (однако их количество и расположение на гимнастерке в точности соответствовало моим); женщина, правда, была в платье фасона восемнадцатого века (ну конечно, откуда Эржи знать моду двадцатого?). Надо мной вопросительного знака не было – а вот над женщиной и девочкой имелись. Ага, извечный женский вопрос: женат ли я и есть ли у меня дети?

Ну, ответить было легко: я взял у нее карандаш и со спокойной совестью зачеркнул женщину с девочкой – женат я не был, детей у меня не имелось. Так же поступил и со следующим ее рисунком, скорее, эскизом – от башни замка скачет прочь всадник, а с башни ему машет вслед платком девушка. И здесь я ничуточки не кривил душой – никакая девушка меня дома не ждала, так уж сложилось.