Весьма привлекательная шатенка средних лет выключила телевизор и отшвырнула пульт в сторону, на большой мягкий диван. На лице ее прочно закрепилось недовольное выражение.

– Что у нас за телевидение? Что за передачи, особенно днем? Чушь какая-то, хоть вообще не включай. Люди судятся друг с другом, устраивают разборки, совершенно не стараясь договориться о чем-либо, а только втаптывая собеседника в грязь. Да еще сериалы с пластмассовыми актерами, которых находят, кажется, на улице, в очереди возле гастронома.

– И правда, лучше и вовсе ящик не включать, – поддержала ее другая женщина, со светлыми волосами и большими голубыми грустными глазами. – А новости? Ты забыла еще о новостях каждый час по всем каналам. Вот когда мы слышали что-нибудь хорошее? Наоборот! Тут убили, там изнасиловали, здесь упал самолет или сняли с поста «оборотня в погонах»… При этом все понимают, что убивают каждый день, насилуют тоже и что добрая сотня других «оборотней в погонах» осталась сидеть на своих местах.

Блондинку звали Аграфена Романовна Пичугина. «Радость» по поводу имени «Аграфена» она, конечно, высказала родственникам, едва только подросла, но все же пришлось смириться и жить дальше, слыша в свой адрес то Груша, то Груня. А подруга Алиса, с которой мадам Пичугина разговаривала в данный момент, пошла еще дальше – называла ее «Гру» или «Ня», совсем уж сокращенно, иногда почему-то «Нафаня».

Дружили они уже тридцать четыре года, познакомившись в детском садике, и понимали друг друга не то чтобы с полуслова или полувзгляда, а с полувздоха. Груша была полностью согласна с известным философским замечанием, которое гласит: «Подруга – это та сестра, которую мы выбираем сами». В общем, они были, что называется, не разлей вода, вплоть до совпадения биополей, до взаимной привязанности и любви и до настоящей женской дружбы. А в том, что последняя существует, Аграфена даже не сомневалась, считая, что дело не в половом признаке, а исключительно в порядочности людей, будь то мужчина или женщина. И всегда очень ценила, что рядом с ней идет по жизни человек, на которого можно положиться, как на самое себя. Короче, с подругой Аграфене повезло.

Ровно так же думала и Алиса, в этом у них тоже было полное взаимопонимание.

– Мне еще очень нравятся новости, идущие под лозунгом «Никакой политики!», – продолжила разговор Алиса. – Мол, ребята, у нас сплошной позитив, все к нам, эге-гей! В итоге улыбающийся ведущий сообщает с экрана, что в такой-то школе ученики избили учителя, а доверчивые пенсионеры снова стали жертвой мошенников. Вот так позитивчик! И все это подается с очаровательной миной на лице, украшенном незатуманенными умом глазами. И не придерешься – действительно обходятся без политики. Только толку-то что? Все равно вгоняют в депрессию.

– Уговорила, новости тоже смотреть не будем, – улыбнулась Груня.

– И сериалы снимают непонятно о чем. Ерунда полная, ничего жизненного и такого, что могло бы чему-то научить. Лучше бы про твою жизнь сняли сериал. Это был бы сериалище! Женщины бы рыдали! – высказалась Алиса.

Аграфене трудно было с подругой не согласиться.

Ее воспитывала мать, женщина очень добрая, а если точнее – безвольная и мягкотелая. Поэтому она всегда, что хотела, то и делала. А в подростковом возрасте и подавно показала всю «прыть». Где-то в душе Груня ждала, что мама приструнит ее, одернет и вернет на землю, но родительница только разводила руками, показывая свою полную беспомощность. Возможно, Груне не хватало отца. Вот она и ушла из дома, протестуя, в поисках твердой руки и твердого плеча. На ее беду, «твердым плечом» оказался семнадцатилетний хулиган Олег, вечно ходивший с дешевой папироской, зажатой в углу рта и источавшей жуткий запах, да сутками бездарно бренчавший на расстроенной гитаре.

Родители парня нещадно пили и даже не заметили, что сын привел в свою комнату девочку с улицы. Единственным, что сказала его мать с опухшим, одутловатым лицом, когда Груня вышла утром из комнаты Олега, «где все и случилось», сконцентрировав на юной незнакомке мутный взгляд, было:

– О, деваха… Прикольно! Сгоняй-ка за пивком…

Приходившие в дом гости, местные алкаши, напивались вместе с хозяевами дешевого пойла, и их частенько выворачивало прямо где придется. Поэтому когда Грушу стало тошнить по утрам, она по детской наивности подумала, что заразилась от них «рвотным вирусом». Через какое-то время непросыхающая свекровь второй раз посмотрела на Грушу – опять с утра, после принятия «живительной влаги», то есть пива, – и спросила:

– Олежек, сынок, а твоя дурочка не понесла? Не хватает нам лишнего рта и головной боли! Эк, балбесы вы бестолковые…

– Чего несла? – огрызнулся сын, который тоже уже прикладывался к пиву и вечером, и утром, и днем.

– Не беременная, говорю, деваха-то твоя? Ей сколько лет, идиот? Это ж статья! Вот горе мне, горе! Сразу говорю, никаких передач в тюрягу от меня не дождешься!

Олег, сообразив наконец, о чем идет речь, изрядно струхнул. А когда выяснилось, что мамаша права, ударился в бега.

Грушу выбросили на улицу, и она попала в социальный приют для бездомных несовершеннолетних как подвергшаяся сексуальному насилию и к тому же беременная. Там с ней поговорили, оказали помощь и сообщили матери. Родительница пришла за своей блудной дочерью сразу же, как только узнала о ее местонахождении и положении. Груша вернулась домой и в пятнадцать лет сама стала мамой – других вариантов для нее не было. Олега она больше никогда не видела, да и не хотела видеть.

Кошмар вернулся к Груне (мамы ее к тому времени уже не было) пятнадцать лет спустя, когда ее дочь повторила ту же ошибку с одним лишь отличием – она забеременела от мальчика из приличной семьи. Игорь не собирался никуда сбегать, а хотел жениться на Олесе. Влюбленные расписались. Но через год разбились на машине, подаренной родителями жениха на его восемнадцатилетие.

Хрупкий мир Груши в одночасье разлетелся на мелкие осколки. Тогда-то к ней и пришла пожилая, с серым от горя лицом женщина – Серафима Ильинична, мама погибшего Игоря (отца же его разбил инсульт, мужчина не перенес трагедии и стал глубоким инвалидом).

– Ну, здравствуй.

– Здравствуйте, – разлепила белые губы Груня.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать два.

– Господи, совсем молодая, у тебя все еще может быть.

– Не смейте такое говорить! Я не хочу ничего!

– Помолчи и успокойся, – прервала ее Серафима Ильинична. – Да, мы чужие друг другу люди, но нас свела судьба благодаря нашим детям, а теперь соединило горе. Ты родила рано, а я поздно. Кроме Игорька, у меня тоже других детей нет, только мне на двадцать лет больше, чем тебе, у меня муж инвалид и больное сердце. И единственное, что меня еще держит на этом свете, – внучка. Ей всего годик, и ей нужна семья! Ребенок не может ждать, когда ты придешь в себя после пережитого, Анюту могут забрать от нас в детский дом.