Тем не менее призрак неприятия и отклонения витализма, упомянутый во введении, внезапно проявляется и в том, что касается микробного. К примеру, работа Кита Анселла-Пирсона, верная своим бергсонианским и делезианским корням, может рассматриваться как ставящая, по крайней мере отчасти, знание (эпистемологию) и этику жизни над бытием (онтологией), особенно в том, что касается малых форм жизни.

Так, в своей книге «Зародышевая жизнь» Анселл-Пирсон обращается к будущему биофилософии. Но эта биофилософия рассматривается им как необходимо этическая и противопоставленная тому, что он называет «двумя нигилизмами»[69]. С первых страниц книги Анселл-Пирсон ставит себя в оппозицию некоему «биологическому нигилизму». Он пишет, что мысль Делёза избегает «подразумеваемого теорией зародышевой плазмы Вейсмана мрачного закона жизни, который обрек бы „индивидуальную“ жизнь на вечное возвращение нигилистической судьбы, рассеял бы силы внешнего и минимизировал их воздействие»[70].

Август Вейсман — революционный биолог начала XX столетия, разработавший теорию зародышевой плазмы, согласно которой наследственная информация перемещается от так называемых ид, включающих зачатки-детерминанты организма, к клеткам тела (сомы), тогда как сома не оказывает никакого влияния на наследственную информацию[71]. Таким образом, живое делится на бессмертную и смертную части — вечно живую субстанцию зародышевой плазмы, саму сущность живого, которая проявляется в потенциальном бессмертии одноклеточных организмов, размножающихся путем деления, и тела многоклеточных организмов, которые оказываются смертны в силу своего рода принципа экономии (коль скоро особь какого-либо вида производит потомство, ее бессмертное существование излишне с точки зрения сохранения вида). Метафизические следствия теории Вейсмана заключаются в том, что сущность жизненной формы, или то, что не может быть утрачено, задается лишь в терминах репродукции, клеточного деления или полового размножения, через которые только и выражает себя творческая сила организма.

Отправляясь от своего несогласия с Вейсманом, Анселл-Пирсон затем резюмирует главный посыл своей книги как попытку обойти «два нигилизма современности — потенциальный нигилизм зародышевой плазмы Вейсмана и уже осознанный нигилизм влечения к смерти Фрейда»[72]. Второй вид нигилизма, как и фрейдовские извлечения из теории зародышевой плазмы, будет рассмотрен в конце книги, а в отношении первого мы можем лишь заметить, что Вейсман недостаточно далеко зашел. Учитывая тот факт, что зародышевая плазма Вейсмана указывает на некоторую беспредельность жизни, мы можем ответить только призывом: больше нигилизма!

Тогда как теория зародышевой плазмы Вейсмана отвергает значимость индивидуальных тел для силы жизни, Делёз, согласно Анселл-Пирсону, увлечен этикой, которая работает с осмысленными с точки зрения такой этики телами и рассчитывает максимизировать аффективные страсти между ними, чтобы создать причудливый динамизм радости[73]. То есть для Делёза и Анселл-Пирсона недостаточно утверждать, что жизнь проживается лишь ради смерти и постоянного (до распада всей материи во вселенной) подпитывания других форм жизни. В этом смысле жизни дается куда более сдержанная открытость, чем вышеупомянутая открытость у Негарестани и Такера, поскольку для нее оказывается необходимым нечто большее, нежели приспособление и выживание. Чисто биологическая участь жизни оплакивается в этике аффективной страсти и в утверждениях подобных тому, что жизни наконец-то необходимо стать сущностно приятной[74]. Но жизнь не запутанная передача радости, а поток биомассы, подверженной действиям сил по ту сторону ее какой-либо чувственности.

Урок Вейсмана состоит в том, что есть нечто в жизни, выходящее за пределы ее отдельных форм. Как указывает Мерло-Понти в своей книге «Природа», протоплазмы Якоба фон Икскюля участвуют в этом ужасе безразличной жизни, так что амеба представляет собой чистую продуктивность, движимую чистой продуктивностью природы и захваченную ею, — нечто, что протекает в унисон с динамикой самой природы[75].

Различие между жизнью (как силой, как склонностью к формированию организмов) и индивидуальными формами жизни указывает на серьезные проблемы жизни и бытия, которые, как подсказывает Такер, связаны негацией[76]. Другими словами, проблема в том, чтя является не-бытием по отношению к формам жизни. Есть ли что-либо в совокупности конкретных форм жизни, что живет, но не поддается классификации?[77] Как точно подводит итог Такер, понятие «жизнь» используется концептуально, но у концепции жизни все еще нет отличительного определения[78].

Как мы увидим, мнимый зазор между миром вирусного и миром грибов имеет чисто «механическую» причину: слизь и жижа, из которой мы произошли, не столь впечатляют нас, поскольку представляются мертвой материей, ожидающей потенциации, тогда как грибы-слизевики, хотя и представляются нам той же самой материей, но такой, которая активна сама по себе. Говоря иначе, когда дело касается вирусного, мысль способна упорядочить и подавить жизневыразительность вируса, тогда как грибное — мы увидим это в следующей главе — начинает ускользать и извне деформирует рамки того, как мы мыслим жизнь. В онтологическом смысле, конечно, есть лишь незначительная разница (если она вообще есть) между активностями жизни вирусного и грибовидного. Ни в том, ни в другом не заключено никакой особенной формы жизни, поскольку природа из века в век пронизывает все вокруг нас и все внутри нас, наши склизкие сущности.

2

Грибовидный ужас и ползучесть жизни

...грибы, занимающие видное место в растительном царстве, питаются также, как животные: дрожжи, сапрофиты (гниль) и паразиты питаются уже готовыми органическими веществами. <...> Замечателен тот факт, что грибы, распространенные в чрезвычайном изобилии, не смогли развиться. <...> Это, можно сказать, выкидыши растительного мира.

Анри Бергсон. Творческая Эволюция[79]

Предназначение грибов — освободить мир от старого мусора

Джон Кейдж[80]

Тогда как в предыдущей главе непростая связь между производительностью и разложением по большей части строилась вокруг человека в частности и интерьера вообще, здесь мы рассмотрим распространение склизкости жизни с точки зрения среды и экстерьера. Исторически гриб[81] играл важную геофизическую роль: ранние образования слизи разъедали сплошную каменистую поверхность земли, приводя к формированию почвы. Поп-культура отводит царству грибов участки произрастающих из тлена земли грибных тел, кучкующихся близ мрачных надгробий, сырых катакомб и внутри загадочных потрескавшихся туннелей. Грибы принадлежат древности и всегда связаны со смертью, разложением и сыростью.

Чтобы испытать подобное ощущение «произрастания из тлена», возьмем следующий пассаж из короткого рассказа «Тень на дне мира» одного из представителей «странной литературы» Томаса Лиготти:

Во сне нас поглощала лихорадочная жизнь земли, раскинувшаяся среди зрелого, изрядно загнивающего мира странных наростов и преобразований. Мы оказались посреди пышущего тьмой пейзажа, где даже воздух созрел до красноватых оттенков, и все носило морщинистую гримасу разложения, трупные пятна на старой плоти. Лицо самой