– Ты чего?! – испуганно подскочил на месте Алексей и бросился к ней, трясущейся рукой указывающей на окно на втором этаже. К сожалению, он замешкался всего на пару мгновений, не сразу поняв, что от него хотят, но этого времени хватило на то, чтобы лицо исчезло во мраке здания. Когда мужчина поднял взгляд, в окне уже никого не было.

– Идем отсюда! Немедленно!

Марина вдруг сорвалась с места и, не оглядываясь, бегом кинулась прочь от усадьбы. Алексей догнал ее уже возле какой-то беседки и остановил, резко положив ладонь на плечо.

– Что случилось?

– А ты не видел?!

– Нет.

– И слава богу, что не видел! Я думала, у меня от страха все внутренности разорвутся. И они едва не разорвались. Это было больно – по-настоящему! – Из ее сумбурных объяснений Алексей ничего не понял, но Марина стояла перед ним с бледным от пережитого ужаса лицом и потирала, будто они и правда болели, то одну руку, то другую.

– Хочешь чаю? Немного осталось, – предложил мужчина, заметив, что она передернула плечами, будто от холода.

– Хочу. Но не здесь. Говорила же, что мне тут не нравится!

– Так что тебя напугало?

– Лицо. В окне было лицо. Кто-то смотрел на нас из здания. Вернее, на меня.

– Там никого быть не может, Марина. Ты же видела, здание прочно закрыто.

– И все же там кто-то был!

Алексей лишь скептически поджал губы.

– Так и знала, что ты мне не поверишь. Если бы ты увидел эту рожу, то не кривился так!

– Хорошо, допустим… Допустим, там кто-то был, хоть это и невозможно! Ладно, ладно, возможно… Но не призрак же. Это мог быть какой-то бездомный, который забрался каким-то образом в усадьбу. Может, он живет там. И выйти не может. Или, наоборот, знает лазейку, которую мы не нашли.

– И хорошо, что не нашли! – вырвалось у Марины. Но предположение о забравшемся в усадьбу бездомном ее немного успокоило.

Олеся проснулась как обычно, в половине восьмого. Ярослав уже уехал. Вчера за ужином он с восторгом рассказывал о запланированных на это утро съемках за городом на заброшенном заводе. Олесе его азарт был понятен, но восторгов она не разделяла: ее удивляло, что кому-то нравится позировать в уснувших навсегда цехах среди голых кирпичных стен, строительного мусора и проржавевшего оборудования. Ей не нравилось окружать себя «мертвыми» вещами, даже срезанные цветы не любила. Никогда не хранила опустевшие баночки, флакончики, коробки и тут же выбрасывала чашку, если на той появлялся скол. Ярослав частенько подтрунивал над этим ее «пунктиком» избавляться от потерявших презентабельный вид вещей, иногда сердился, когда его застиранная, но любимая майка отправлялась в мусорный мешок. Но Олеся оставалась непреклонной: у любого предмета – ограниченный срок действия, они накапливают энергию хозяина и обмениваются ею с ним. Когда появляются трещины, дыры и сколы, значит, вещь свое отслужила. У Ярослава же к старому и ломаному была, наоборот, особая страсть: в гараже хранилась целая коллекция неработающих фотоаппаратов, радиоприемников и часов прошлого века. А недавно он притащил откуда-то два толстых пыльных альбома с пожелтевшими чужими фотографиями и спрятал у себя в комнате, оправдывая покупку желанием сделать фотосессии в старинном стиле. Так стоит ли удивляться, что он с таким восторгом отправился снимать на заброшенный завод? Впрочем, его отъезд Олесе был сегодня только на руку.

Звонить в архив было рано, поэтому утро началось, как обычно, с лечебной гимнастики, прохладного душа и неторопливого завтрака, состоявшего из поджаренных на сливочном масле гренок и душистого сладкого чая. Гренки к завтраку когда-то готовила мама, и аромат подрумяненного на сковороде хлеба каждый раз возвращал Олесю в те времена, когда в их квартире было многоголосно, радостно, немного тесно, но очень счастливо. Продолжая традицию, девушка всегда завтракала на кухне, хоть частенько и в одиночестве, потому что Ярослав жил в своем ритме и нередко предпочитал есть прямо за своим компьютером во время работы.

Закончив завтрак, Олеся взглянула на часы и взяла мобильный. Трубку долго не брали. Но наконец на том конце провода раздалось недовольное и сухое «Алло!». Скорей всего служащая только пришла на работу, успела поставить чайник и бросить в чашку заварочный пакетик, но ее тут же отвлекли рабочим звонком. Однако, несмотря на раздраженное приветствие, женщина терпеливо ответила на вопросы, объяснила, как оформить запрос и на какой адрес его отправить. Олеся принесла на кухню свой ноутбук и, не откладывая дела в долгий ящик, составила письмо. К запросу об исторической справке и первых владельцах имения она присовокупила вопросы, касающиеся того периода, когда в усадьбе открыли санаторий для детей с проблемами опорно-двигательного аппарата. Отправив и-мэйл, девушка налила себе еще одну чашку чая и вновь села за стол. Новых сообщений не было, на форуме тот человек, от которого она ожидала ответа, не появился. Олеся вздохнула и открыла страницу поисковика. Историю приходилось составлять самой, выискивая короткие упоминания нужного места, «просеивая», будто песок в поисках золотых крупинок, сведения на сотнях страниц, тщательно всматриваясь в детали каждой выброшенной по запросу поисковика фотографии – та или не та. Разматывать этот клубок было непросто: нити чаще всего были обрывочные и короткие. Слишком уж мало информации об интересующем ее месте содержалось даже в Сети, лишь общие сведения, без нужных Олесе деталей. Оставалось надеяться на ответ из архива.

В эти дни она столько думала о том, что могло случиться в усадьбе в начале прошлого века, что невольно принялась визуализировать образы и лица и додумывать те моменты, которых ей так не хватало. Воображение у нее всегда было живое, Олеся даже стала опасаться, что, увлекшись и поверив в «свою» историю, отойдет от фактов и пойдет по ложному пути. И все же не могла избежать искушения в отдельный файл заносить то, что рисовало воображение. Основываясь, конечно, на фактах. И так у нее выходила своя история, наполненная деталями.

1912 год. Поместье Соловьево

– Отец, вы звали?

Дарья робко переступила порог погруженной в полумрак комнаты и замерла в ожидании ответа. Спальня в очередной раз показалась ей чужой из-за задернутых тяжелых портьер, не пропускающих солнечного света, и тяжелого запаха болезни – микстур, пота, несвежего белья.

– Да. Проходи, доченька, – ответил ей больной сухим и безжизненным, словно треск сучьев, голосом. Но вначале Дарья услышала, как заскрипели под тяжестью его тела пружины, как вырвался из груди то ли стон, то ли хрип, перешедший в короткий кашель. И девушке на ум невольно пришло сравнение со старыми напольными часами, стоявшими когда-то в столовой: те тоже, прежде чем пробить нужный час, скрипели пружинами, хрипели, затем разряжались отрывистыми, будто покашливания, звуками, которые наконец-то сменял бой. Часы, безнадежно сломавшиеся, уже давно куда-то увезли, и судьбу их Дарья не знала. Но помнила, что перед тем, как окончательно стать, часы будто сошли с ума: стрелки завертелись в бешеном темпе, хрипы и стоны, перемежающиеся боем, раздавались каждую четверть часа. А затем часы вздрогнули несколько раз, будто в агонии, завибрировали всем корпусом в потугах разразиться боем, но только лишь тихо скрипнули и навсегда замолчали.