Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Санька присел на корточки, мельком взглянул между ног девушки, быстро переместился, взял роженицу за руку и весело сказал:
— А у дитя, скорей всего, другие планы. Тута, говорит, буду вылазить — в Сашкиной степи.
Губы Ани тронула усталая улыбка.
— Тебе лет-то сколько, Сашка?
— Восемнадцать без одиннадцати месяцев. Скоро в армию. А тебе?
— Девятнадцать… Не бросишь меня?
— Бля буду, — присягнул пастух, как умел, и скрепил слова лёгким пожатием ладони роженицы.
— А справишься?
— Вместе справимся, — успокоил Санька. — Я пастух. Знаком с родами с детства. У меня такой опыт, что я на тебя сейчас смотрю и еле зевоту сдерживаю. Настолько всё привычно… Сколь месяцев отходила?
— Семь.
— Нормально, — махнул рукой Санька, ничем не выдав подступившего к сердцу холодка. — Легко ходила?
— На сохранении одно время лежала.
— Ничё страшного, бывает, — подбодрил Санька.
— Это ты на поляне ругался?
— Не ругался… Так — поспорили малость… Рабочий момент…
— А-а-а, — вдруг застонала девушка и в крик: «Ма-а-а-ма-а-а-а!»
— Держись, Ань, — бросил Санька. — Блажи на всю степь, легче будет. Я махом.
Пастух вышел на улицу, наклонами головы хрустнул шейными позвонками и подошёл к компании. Молодёжь обступила его.
— Короче, так, — сказал он. — Палатка, в которой она лежит, под роддом не канает, не развернуться в ней. Вот вы, пацаны, большую разобрали. Зря. Собирайте опять, туда её перенесём. Ещё полотенце чистое нужно, в которое я младенца заверну.
— Так замажется же, — вырвалось у одной из девушек.
— Вот твою вытиралку и возьму, — ухмыльнулся Санька. — Ты, гляжу, та ещё чистоплюйка. Нам такие стерильные сейчас ой как нужны… И воду вскипятить надо будет.
— А где её взять?.. С озёра, что ли?.. Водопровод не покажешь? — посыпались реплики.
— В степи всё есть, — самоуверенно улыбнувшись, выдал Санька. — А чего нет — довезут. Сливайте с радиаторов. Мало будет — у рыбаков возьмёте.
— Тебе бы самому не мешало грязищу смыть, — сказал Вовка.
— То загар… Ну да ладно. Водяру на руки польёшь.
— Дезинфекция?
— Блажь… Нас, богатых, не поймёшь. На конях на миллионы наматываем, водкой руки моем. — Санька обратился ко всем: «Пятнадцать минут на подготовку даю. Время есть. А на крики забейте, это нормально всё».
Молодёжь забегала, но уже осмысленно. В полевых условиях стало возводиться родильное отделение. Санька взял бинокль и прошёл к озеру. Поймав в перекрестье мужа роженицы, увидел, что рука у парня приложена к уху, а губы шевелятся.
— Кажись, дозвонился, — облегчённо вздохнул пастух и подозвал друга: «Иди сюда. Я насчёт водки не шутил. Тащи всю. И мыло».
— Думаешь, всё получится? — вылив вторую бутылку на руки Саньке, спросил Вовка.
— Если на небе грех с водярой простят.
— Я серьёзно.
— Не знаю… Дрожь в руках чё-то, вибрация нездоровая.
— Чё это?
— Да девчонка хорошая. Не овца какая-нибудь.
— Разве это те помешает?
— А ты думал… На автомате действовать не получится. Как с родной придётся. А сердце при таком деле в отключке должно быть. Красивая к тому же… Блин, одни минусы!
— Ты в своём уме? Какая красивая! Там же кровища, слизь всякая.
— К дерьму я давно привык, а к красоте — никак.
— Ещё скажи, что она тебе нравится в таком состоянии.
— И чё такого, — сказал Санька. — Она сейчас настоящая, вся фальшь с неё слетела. Ну да ты не поймёшь.
— Почему же?
— Потому что у нас разные миры. Ты ж до сих пор не догоняешь, как Петруха объезжает дикого жеребца, а в городе дорогу боится перейти. Тут примерно то же самое. Я в палатке с таким столкнулся, что до сих пор как чумной. Прикинь, девчонка как бы и стесняется тебя, и тут же готова впустить сам понимаешь «куда».
— Это от боли всё. У тебя бы так — и ты бы так.
— Не всё так просто. Глаза у неё странные. Там будто страшно мудрое животное сидит. Интересно, что это?
— Фиг знает, — сказал Вовка. — У Лёхи с «Изыха» потом спросим. Он же вроде как писатель, должен знать.
— У Леснянского-то?.. Не, он по любой не в курсях. Да и никакой он не писака. Разве на седле можно что-нибудь толковое накалякать? Для такого дела добротный стол нужен, кабинет специальный, усидчивость опять же. А этого по всей степи носит, как перекати-поле. Нормальные писатели пять минут абзац пишут, а этот — пять километров по пересечённой местности.
— Так он кочевой, может, литератор, — предположил Вовка. — Такие тоже наверняка бывают. Типа, разновидность.
— Ни фига. Писатель должен сидеть за дубовым столом в городе Москве, на крайняк — в Туле. Так у писателей заведено. А этот один раз возле навозной кучи пописывал. Для духовитости предложений — не иначе. Нет, он, конечно, не виноват, что туда его овец потянуло, а всё же.
— Если чё, у него именные путинские часы имеются, сам видал.
— Спёр, — сделал вывод Санька. — Хотя нет. В этом плане он такой же лупень, как и ты — ни украсть, ни покараулить. Подделка, значит.
— А вдруг прогремит он. Бывает же.
— Чабан этот?.. Ни в жизнь. Объясняю. Мы с ним тут сцепились, когда наши отары чуть не смешались. Моя вина была. Ему бы сказать культурно, если он такой уж прям писатель: «Александр, Вы, пожалуйста, следите за своими грубошёрстными проказницами, не подпускайте их так близко к моим тонкорунным шалуньям». А он так трёхэтажно выразился, что я сразу понял — не Пушкину он коллега, а мне…
…Потом ещё чекушку с ним раздавили за благополучный исход. А потом на овец блажили, душу отводили. За тупость ихнюю. И вообще у писателей борода лопатой. Подборной. Толстого видал? У нас в кабинете лит-ры висит. А главное… Главное — Леснянского здорово оприходовали в клубе три года назад.
— Ну это-то тут причём?
— Притом, что у Лёхи мозгов нету. А без мозгов какой он писатель? Сам подумай: какой городской попрётся на танцы, не проставившись нашим? Вот ты бы сунулся?.. А этот ещё и с брательником.
— Не писатель, — согласился Вовка.
— Он не писатель, а ты ещё хуже, — перевёл тему Санька. — Ты меня из любопытства в роды втянул. Разнообразия захотел, впечатлений на летних каникулах. Для тебя всё — игра, всё — понарошку. А то! За спиной — батя, гроза степи. А у меня в тылу никого. И дурость твою мне расхлёбывать, хоть я уже и не против.
— Прости, Cань.
— Да я не об этом… Со мной пойдёшь. Для урока.