Застучал под ногами грубый деревянный настил. Банька с первого же взгляда приглянулась Комбату – небольшая, бревенчатая, основательно поставленная. Возле нее простиралась терраса с деревянным настилом, неширокие мостки вели к речушке. В этом месте она делала поворот – так, что получалось небольшое озерцо.

– Вот это я люблю, – признался Комбат, – никаких наворотов, просто и чисто. А главное, никто над тобой зонтик не держит, – он с укором посмотрел на Мишаню. – Настоящий мужик все сам должен делать.

Дорогой костюм Порубов бросил так, словно это был ношеный камуфляж.

Полки в парной шли тремя ярусами, широкие, чуть потемневшие от пара.

Комбат откупорил жестяную банку с пивом и вылил ее на пышущие жаром камни за дощатой перегородкой. Тут же в раскаленном воздухе запахло горелым ячменем, хмелем. Этот запах кружил голову. Березовые веники мокли в тазике из оцинкованной жести.

Так хорошо и спокойно Комбат давно не парился. То Мишаня обхаживал его веничком, то он Мишаню. Разомлевшие, раскрасневшиеся мужчины пробежались по дощатому настилу и прыгнули в ледяную речную воду.

– Ох, хорошо! – Мишаня лег на спину, раскинул в стороны руки и замер в воде, подставив бледному солнцу раскрасневшееся от жары лицо.

Течение медленно разворачивало его грузное тело. Комбат тоже блаженствовал. Холод пока ощущался лишь в коже, не пробирал до костей.

– Ради таких мгновений и стоит жить, – сказал Порубов, ныряя в ледяную речную воду.

Он прошелся у самого дна и вынырнул на другом берегу, отфыркиваясь, рассыпая вокруг себя фонтаны брызг.

– Красиво жить не запретишь, – отозвался Комбат, рассекая густую холодную воду. – Вот такой, без костюмов, перстней и машин ты – прежний Мишаня.

Бывший сержант-десантник до пояса поднялся из воды и с гордостью продемонстрировал Комбату наколку на плече с эмблемой «ВДВ».

– Предлагали мне наколку свести, недорого, а я отказался. Меня с ней и в гроб положат.

– Дураком ты, Мишаня, был, когда ее накалывал, дураком и остался.

– У тебя ведь такая же!

– И я дураком был, когда ее делал.

Комбат залез на мостки и, прикрываясь ладонями, побежал к бане. Ему показалось, что в бане успели поорудовать добрые домовые. В предбаннике стоял раскладной столик, возле него – два шезлонга. На столике оказалось пиво в покрытых конденсатом жестяных банках и легкие закуски на любой вкус: красные, как пожарные машины, раки, тонко порезанная осетрина, целое блюдо сушеной воблы – небольших, размером с ладонь, рыбешек и все с икрой.

Добрые домовые, сделав свое дело, исчезли, оставив на память о себе еще несколько ведер с ледяной водой в парилке, где плавал густой обжигающий туман, в котором даже Комбат выдержал не более десяти минут. Мишаня, будь его воля, выскочил бы и раньше, но гордость не позволяла показать слабость.

У него уже потемнело в глазах от сидения на второй полке, когда Комбат предложил:

– Пошли, охладимся.

Они уселись по разные стороны невысокого деревянного столика, завернутые в простыни. По банке пива выпили, не останавливаясь, чувствуя, как жидкость сразу же всасывается сквозь стенки желудка, восстанавливая потерю влаги организмом.

Мишаня признался:

– Перебрал я в парной. Давно по-настоящему не парился.

– Почему? У тебя же такая шикарная банька!

– Некогда, – развел руками Порубов и тут же откупорил вторую банку.

Давно Комбат так хорошо не отдыхал. Горячая парная, ледяная вода речки, холодное пиво – впервые за последние годы он сумел расслабиться. Да и Миша Порубов давно не позволял себе так спокойно отдыхать. И вот это ложное чувство спокойствия сыграло с мужчинами злую шутку.

– Пошли в дом, – предложил Комбат, вспомнив о том, что там стоит накрытый стол с водкой и хорошей закуской. Ему захотелось выпить.

– Пошли, – согласился Порубов.

– Только ты свой костюм больше не надевай, а то смотришься в нем как последний дурак. И перстень свой забрось подальше.

Миша Порубов буквально воспринял предложение Комбата и готов был зашвырнуть золотой перстень в реку. Комбат схватил его за руку.

– Это ж я так, Мишаня, к слову пришлось. Нравится носить – носи.

– Уже не нравится, – твердо сказал Порубов и, зажал перстень в кулаке.

Комбат в джинсах, рубашке и куртке, а Миша Порубов, завернутый в простыню, потому как костюм надевать не хотел, пошли к дому.

Они сидели вдвоем за большим столом в гостиной, смотрели друг на друга, иногда перебрасывались фразами, в общем-то, для посторонних непонятными и, самое важное, не требующих продолжения.

– А помнишь?

– Как же, как же, помню…

– И дурак же я был тогда! Да и ты не лучше.

– А в общем, было хорошо, согласись? Тяжело, но хорошо. Боюсь, такое уже никогда не повторится.

– И не дай бог, чтобы повторилось.

– И я так думаю.

– За это и выпьем!

О чем разговор ни заходил, кончался одинаково: мужчины поднимали рюмки, чокались, глядя . в глаза друг другу, и выпивали. Каждый следил, чтобы другой не выпил меньше.

Это не было соревнованием, кто раньше упадет под стол, просто им так нравилось. Они и раньше все делали наравне. Комбат, хотя и мог себе позволить приказать, никогда не использовал свое служебное положение. А наоборот, если видел, что кому-то тяжело, часть тяжести взваливал на свои плечи. И за это его любили подчиненные.

Уже вторая литровая бутылка водки была на доходе, а мужчины лишь раскраснелись, да глаза заблестели. И вполне возможно, они так и сидели бы день или два, понемногу пьянея, тут же трезвея и вновь добавляя. И им было бы хорошо, и ни о чем лучшем мечтать не хотелось, А воспоминаний что у Комбата, что у Мишани хватило бы не на один ящик водки – воспоминаний, за которые не было стыдно.

Но в жизни так не бывает, хорошее непременно кончается. Это плохое может длиться вечно, как болезни, раны – до самой смерти.

Леник Мищенков не только носил зонтик за спиной хозяина или папки с договорами на аренду с липовыми накладными и со всем, без чего не обойтись бизнесмену, он еще отвечал на телефонные звонки, когда хозяин был занят. Многие дела он мог решить сам, но существовали и такие моменты, которые мог разрешить только Порубов, лично отдав распоряжение или самолично вытащив из сейфа деньги и бросив их на стол.

Мищенков появился в гостиной и немного смущенно забормотал:

– Извините, что отвлекаю, Михаил Михайлович, дело срочное.

– Чего тянешь, говори, тут все свои, Борис Иванович меня не осудит.