Галина приходит каждый вечер и сидит допоздна. Ей малопонятны споры Сени и Марты, она просто ждет, пока мать вернется домой. Отчим пробовал увести ее от соседей, но открыла Евгения, посмотрела так, что сомнений не осталось — она все знает. Ушел, выругался грязно, но только после того, как закрыл за собой плотно дверь. При Евгении — не посмел. А тут и защитник у Галины нашелся. У спелых и симпатичных быстро находятся покровители. Коллега Сени, забежавший как-то за бумагами, — Дмитрий. Вот, кажется, и вся компания в сборе.

Ах, нет. Еще Маша. Она — младший научный сотрудник и пишет диссертацию под руководством Сени. Маша в доме — частый гость. Серьезная, деловитая. Но слишком миленькая, чтобы мужчины относились к ней всерьез. Она поправляет Сеню, краснея, время от времени. Слишком уж его заносит с рассказами: путает даты, последовательность событий меняет местами. Но зато — размах какой. Воображение, которое дорисовывает мелкие детали. У Маши нет воображения. Ей трудно дается наука. Больше того, что написано в книгах, она не видит. Она тайно учится у Сени, перенимает манеру повествования. Дома делает заметки на полях своих лекций: «в этом месте голосом выделить следующую фразу». И фраза отчеркнута красным карандашом. Или: «слово произнести громко, выдержать паузу и посмотреть на студентов». Есть у нее и другой интерес к Сене. Она тщательно скрывает этот свой интерес, но все давно догадываются…

Когда и кто называет их вечерние посиделки общиной — вспомнить почти невозможно. Но название все принимают. А Сеня — сан учителя. Андрей криво усмехается, когда Марта сообщает ему о таких переменах. «Вы все, — говорит он, — сошли с ума. И „учитель" ваш — в первую голову». Он даже увлекся психиатрией, читает научные книжки и выписывает журнал. Хотя он вовсе не психиатр, а врач-анестезиолог…

— Это все, что вам нужно знать, — едва шевеля пересохшими губами, говорит Марта. — Остальное — вот.

Нина Анисимовна, с трудом вырвавшись из пригрезившейся ей просторной ленинградской квартиры, где, склонив головы над картой, молодые люди с восторгом строят планы на будущее, возвращается в реальность. Марта пытается сказать еще что-то, но уже не может. Здоровой рукой она все тянет и тянет цепочку с шеи. Нина Анисимовна помогает ей и, к своему великому изумлению, на конце цепочки видит не крестик, а маленький ключ.

Ненадолго Марта теряет сознание.

Нина Анисимовна сидит над ней, осторожно двумя пальцами удерживая ключ и не зная, что теперь делать. Постепенно сознание ее проясняется окончательно, и чувство ответственности терзает сердце, подталкивая не сидеть сложа руки, дожидаясь, пока Марта тихо отправится на тот свет, а сделать хоть что-нибудь.

Положение кажется ей абсурдным. Марта хотела что-то сказать, но не успела сказать ничего особенного. Показала ключ, но не сказала, что с ним делать. Ей непонятно, почему Марта не хочет в больницу, но она смутно догадывается, памятуя выстрел на улице, что для этого есть какие-то, возможно весьма веские, основания. Но — что за основания могут быть для того, чтобы так неразумно умереть?

* * *

Нина Анисимовна встала и принялась мерить комнату широкими шагами, заложив руки за спину. В голове стоял туман, наполовину состоящий из рассказанного Мартой, наполовину — из воспоминаний собственной юности. У них тоже была компания. И возможно, в последний свой час ей тоже захочется вспомнить именно о ней. Все имена запечатлены в сердце и не подвержены склерозу. Забвение, съевшее почти треть жизни, стершее подробности и мелкие факты, не прикасается к именам друзей. Нина Анисимовна стала перебирать их как драгоценные камни и неожиданно застыла на месте. Коля! Он ведь был врачом. И все считали, что у него золотые руки и бесценный дар!

Она бросилась в прихожую и запустила обе руки в сумочку, выуживая записную книжку. Там все ее знакомые: старые, новые, бывшие, настоящие. Ей казалось кощунством вычеркнуть с пожелтевших страниц хотя бы одно имя. Пусть уже полвека не звонила кому-то, не заезжала и даже перестала видеть во сне, но вычеркнуть имя было для нее равносильно убийству. Или самоубийству — все-таки все эти люди — ее прошлое.

Вот он, Коля. Ох-хо-хо-хо-хо! Автово. Не ближний свет. Особенно в ночное время и при пенсии, позволяющей ездить только на велосипеде, потому что задаром. «Но что-нибудь придумается, — решила она, — главное — действовать».

Воровски оглянувшись на Марту, Нина Анисимовна сняла трубку…

В кабинете Лариса сидела неподвижно, глядя в дальний угол. Чувствовала себя полностью опустошенной. Единственное, чего ей хотелось теперь, так это сидеть вот так, ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Но не тут-то было. В коридоре послышались шаги. Первая бригада вернулась с вызова.

Как только женщины вошли в комнату, Лариса полезла в сумочку за сигаретами. Вытащила пачку, отыскала зажигалку и пошла к выходу.

— Не много ли куришь? — спросила Галя.

А Тамара Петровна закрыла перед ней дверь:

— И не думай больше! Хватит бегать. Вон твое кресло любимое в углу. Или не заметила, что его никто не занимает?

Сзади подошла Наташа, самая молоденькая, обняла за плечи:

— Мы тебя все любим, — протянула она тихо. — Чего ты все одна да одна?

Лариса обернулась к ней и совершенно неожиданно для себя заплакала. Наташа заревела вслед за ней. Их обеих обняла Галя, шмыгающая носом.

Через минуту Тамара Петровна, с трудом сдерживаясь, чтобы не присоединиться к ним, оттащила Галю и Наташу и усадила Ларису в кресло. Лариса попыталась что-нибудь сказать, но только расплакалась еще сильнее.

— Поплачь, поплачь, — сказала Тамара Петровна, — сама ведь знаешь, слезы — лучшее лекарство. Одна сегодня кататься больше не будешь! Дома одна сидишь в четырех стенах, на работе — одна. Так и свихнуться недолго! Ездить будешь с нами, из машины выйдешь, только когда наревешься вволю. Как врач говорю — выплакать все нужно. И не вздумай спорить!

— Белова, — ворвалась в кабинет старшая медсестра, но, быстро уловив контекст происходящего, осеклась.

— Я за нее, — откликнулась Наташа. — Я тоже фельдшер.

— Тогда быстро дуй с Семеном на Садовую вот по этому адресу.

Наташа вышла, а Тамара Петровна повернулась к старшей:

— Белова сегодня ездит со мной! Так себе и запиши!

* * *

— Тамара Петровна, — семенила за врачом старшая медсестра, — что там с Ларисой-то? Рассказала?

— Нужны мне ее рассказы. И так все ясно, — огрызнулась та.

— Все-таки бросил он ее, да? Ах, какой негодяй! Я так и знала! Лариска теперь всю жизнь по нему сохнуть будет. Натура у нее такая!

— Чушь! Клин клином вышибает. Появится другой: надежный и неженатый.

— Ага, — усмехнулась старшая медсестра, — и с серьезными намерениями. Таких всех еще в прошлом веке разобрали! Они…

Ее оборвал телефонный звонок.