В венчике света от лампы Салли сидит ко мне спиной, опершись локтями о стол и устроив подбородок в ковшике ладоней. На заправленном в машинку листе толпятся слова. Скоро его вынут и уложат в синюю папку с застежкой. Я стою позади Салли, сраженный ярким воспоминанием из моего раннего детства. Матушка сидит на корточках, я пялюсь в ее спину и вдруг сквозь туманную дымку стекла за ее плечом различаю призрачные фигуры, которые тычут пальцами и беззвучно разевают рты. Я бесшумно вхожу в комнату и усаживаюсь подле стула Салли. Сейчас кажется невероятным, что когда-нибудь она обернется и взглянет на меня.

Перед рассветом Генри проснулся, но глаз не открыл. Под закрытыми веками сгустилась светящаяся белая масса — отголосок сна, который не вспомнить. Накладываясь друг на друга, вверх проплывали рукастые-ногастые черные тени, точно вороны, кружащие в блеклом небе. Потом Генри разлепил ресницы и увидел перед собой глаза дочери, смотревшие на него из насыщенной синевы комнаты. Девочка стояла возле кровати, пригнувшись на уровень его головы. На подоконнике шебаршили воркующие голуби. Отец с дочерью смотрели друг на друга и молчали. На улице протопали чьи-то шаги. Генри вновь смежил веки. Мари округлила глаза, губы ее чуть шевельнулись. Зябко вздрагивая в белой ночнушке, она понаблюдала, как отец уплывает в сон, и сказала:

— У меня есть вагина.

Генри дрыгнул ногой и очнулся.

— Вот и хорошо, — ответил он.

— Значит, я девочка, да?

Генри приподнялся на локте:

— Бегом в постель, Мари. Ты продрогла. Девочка отстранилась и взглянула на серый рассвет за окном.

— А голуби кто — мальчики или девочки?

— И мальчики, и девочки, — Генри повалился навзничь.

Мари прислушалась к воркованью.

— У голубиных девочек есть вагина?

— Есть.

— Где?

— А как ты думаешь?

Мари задумалась.

— Под перышками? — глянула она через плечо.

— Точно.

Девочка радостно засмеялась. Серость за окном посветлела.

— Теперь марш в постель! — с напускной строгостью сказал Генри.

— Только в твою! — заканючила Мари. Откинув одеяло, Генри подвинулся. Девочка забралась к нему и тотчас уснула.

Час спустя он выскользнул из постели, не разбудив дочку. Постоял под моросящим душем, потом на секунду задержался перед большим зеркалом, оглядывая свое мокрое тело. Подсвеченный сбоку водянистым светом зарождающегося дня, он казался себе монументально вылепленным и способным на сверхчеловеческие подвиги.

Генри поспешно оделся. Готовя кофе, он услышал на лестничной площадке топот и громкие голоса и машинально глянул в кухонное окно. Под хилым дождем утро померкло. Генри прошел к окну в спальне. Мари еще не проснулась. Небо сердито набрякло.

Все видимое пространство улицы заполнил народ, готовившийся собирать дождевую воду. Работая по двое, а то и всей семьей, люди раскатывали брезентовые холсты. Еще больше попасмурнело. Растянутый через дорогу брезент за углы привязывали к водосточным трубам и перилам крылец. На середину улицы выкатывали бочки, куда станут сливать собранную в брезенты воду. Все это происходило в ревнивом состязательном молчании. Как всегда, возникали драки. На всех места не хватало. Под окном Генри дрались две фигуры. Поначалу было непонятно, кто есть кто. Потом он разглядел, что один из драчунов — кряжистая тетка, а другой — лядащий паренек лет двадцати с небольшим. Сцепившись в борцовском захвате, они переступали боком, точно чудовищный краб. Дождь пошел стеной, на драчунов не обращали внимания. Топорщились их сваленные грудой брезенты, спорное место захватили другие. Теперь бой шел лишь из самолюбия, схватку окружила ребятня. Бойцы грохнулись наземь. Тетка оказалась сверху и пришпилила противника к земле, коленом наступив ему на горло. Парень беспомощно дрыгал ногами. В драку ввязался кобелек, чей возбужденный херок светил красным маяком. До корня вывалив розовый язык, пес лапами обхватил голову парня, его задние лапы дрожали, как натянутые струны. Хохочущие дети оттащили собаку прочь.

Генри отвернулся от окна. Мари уже вылезла из постели.

— Что ты делаешь, Генри?

— Смотрю на дождь.

Он сграбастал дочь в охапку и понес в ванную.

До работы был час ходьбы. На середине Челсийского моста они остановились. Мари выбралась из коляски, и Генри поднял ее, чтобы она посмотрела на реку. Это был ежедневный ритуал. Девочка молча глядела на воду, потом, насмотревшись, заерзала. Каждое утро они шли в потоке людей. Знакомые попадались редко, но если встречались, они просто шли рядом, не разговаривая.

Министерство вздымалось из мощеной равнины. Коляска подскакивала на зеленых клиньях сорняков. Каменные плиты растрескались и просели. Равнину замусорили человеческие отходы. Раздавленные гнилые овощи, сплющенные коробки, кострища и остовы зажаренных собак и кошек, ржавые консервные банки, блевотина, лысые покрышки, звериное дерьмо. Древняя фантазия горизонтальных линий, сходящихся в перпендикуляре из стекла и стали, ныне пребывала в забвении.

Над фонтаном гудела серая туча мух. Мужчины и мальчишки ежедневно в него испражнялись, умостившись на широком бетонном бордюре. На дальнем краю равнины спали сотни людей. Они завернулись в цветастые полосатые одеяла, которые днем отмечали их торговые точки. Из спящей толпы ветер донес плач ребенка. Никто не шевельнулся.

— Почему малыш плачет? — вскрикнула Мари, но голос ее затерялся в убогой шири.

Они опаздывали и поспешили дальше.

Две крохотные фигурки, единственные на всем огромном пространстве подававшие признаки жизни.

Сбегая по лестнице в подвал, Генри подхватил дочь на руки — так быстрее. Не успел он проскочить вертящиеся двери, как услышал чей — то голос:

— Желательно не опаздывать.

Генри опустил Мари на пол. Воспитательница, истощенная дама за шесть футов ростом, с глубоко ввалившимися глазами и склеротической сеткой на щеках, положила руку на голову девочки. В разговоре матрона поджимала губы и привставала на цыпочки.

— И взносы… если не возражаете. Соблаговолите уладить это сейчас?

Генри задолжал за три месяца. Он обещал принести деньги завтра. Пожав плечами, воспитательница взяла Мари за руку. Провожая их взглядом, Генри заметил двух чернокожих детишек, слившихся в страстном объятии. Дверь закрылась, оборвав оглушительный гвалт.

Когда полчаса спустя Генри начал отстукивать второе за утро письмо, он уже не помнил, о чем было первое. Его работа состояла в перепечатке каракулей некоего высокопоставленного чиновника. Незадолго до ланча закончив пятнадцатое письмо, он уже забыл его начало. Однако не удосужился поднять взгляд к верхним строчкам. Готовые письма он отнес в кабинет поменьше и передал их какому-то человеку, даже не посмотрев, кому отдает. Потом вернулся за свой стол — переждать оставшиеся до ланча минуты. За работой все переписчики курили, и воздух был густо пропитан вонючим дымом — не только нынче, так было в десять тысяч предшествующих дней и так будет в десять тысяч последующих. Тупик. Генри закурил сигарету.