Боже мой, до чего же они, видно, тупы и неповоротливы, эти местные аристократы, если позволяют так нагло себя грабить. Какой-то бандит осмеливается забираться к ним по ночам, шарит в их кладовых, уносит их добро, а они даже не могут ему помешать! Солдат вызвали на помощь – олухи, тупицы! Нет бы расставить часовых вдоль побережья и назначить круглосуточное дежурство – француз обязательно попался бы при высадке. Корабль все-таки не дух и не привидение, он зависит от ветра, от течений. Да и матросы его не бесплотные тени. Наверняка кто-то видел, как они высаживались на берег, слышал их голоса, топот ног на набережной…

Спустившись в шесть к ужину – сегодня он для разнообразия был устроен ею пораньше, – она не откладывая объявила Уильяму, что впредь он не должен пускать никаких посетителей.

– Я приехала в Нэврон, чтобы отдохнуть, – пояснила она, – пожить некоторое время затворницей. И пока я здесь, я никого не желаю видеть.

– Понимаю, миледи, – ответил он. – Я допустил непростительную оплошность. Больше этого не повторится. Обещаю, что отныне никто не посмеет вторгнуться в ваше убежище.

– Убежище? Что ты имеешь в виду?

– А разве Нэврон для вас не убежище, миледи? – ответил он. – Ведь вы уехали из Лондона, чтобы скрыться от себя самой, надеясь найти здесь покой и утешение.

Она молчала, растерянная и даже слегка напуганная. Затем, спустя некоторое время, проговорила:

– Я вижу, ты неплохо разбираешься в людях. Кто тебя этому научил?

– Мой бывший хозяин, миледи. Он часто беседовал со мной. От него я научился многому: не только разбираться в людях, но и думать, рассуждать, делать выводы. Я уверен, что он тоже назвал бы ваш отъезд из Лондона бегством.

– Почему же ты ушел от своего хозяина?

– При том образе жизни, который он сейчас ведет, миледи, слуга ему, к сожалению, не нужен. Поэтому он предложил мне подыскать другое место.

– И ты выбрал Нэврон?

– Да, миледи.

– Чтобы жить в одиночестве и ловить мотыльков?

– Совершенно верно, миледи.

– Значит, Нэврон и для тебя убежище?

– В каком-то смысле да, миледи.

– А чем занимается твой бывший хозяин?

– Он путешествует, миледи.

– Путешествует? Переезжает с места на место?

– Именно так, миледи.

– Может быть, он тоже хочет от чего-то убежать?

– Может быть, миледи. Он и сам частенько называет свои путешествия бегством. Иногда мне кажется, что вся его жизнь – это бегство.

– Ну что ж, ему можно позавидовать, – сказала Дона, срезая кожуру с яблока, – это удается далеко не каждому. Большинство людей только притворяются свободными, а на самом деле связаны по рукам и ногам.

– Вы правы, миледи.

– А твоего хозяина ничто не связывает?

– Нет, миледи.

– Ты меня заинтриговал, Уильям. Мне даже захотелось взглянуть на твоего хозяина.

– У вас с ним много общего, миледи.

– Может быть, во время очередного путешествия он не откажется заглянуть к нам?

– Вполне возможно, миледи.

– В таком случае, Уильям, я отменяю свое приказание. Если твой хозяин надумает нас навестить, можешь не говорить ему, что я простудилась или лежу при смерти, – я с удовольствием его приму.

– Слушаюсь, миледи.

Она поднялась и, оглянувшись, – он в это время как раз отодвигал ее стул – увидела, что он улыбается. Встретившись с ней взглядом, он тут же сделал серьезное лицо и снова крепко сжал свой ротик-пуговку. Она направилась в сад. Воздух был тих, ласков и спокоен; небо на западе разгоралось широкими полосами. Из дома доносились голоса детей, – наверное, Пру укладывала их спать. В такую погоду хорошо было погулять одной, побродить где-нибудь по окрестностям. Она вернулась в дом, захватила шаль, накинула ее на плечи и, миновав сначала сад, потом парк, незаметно дошла до перелаза. За перелазом расстилалось поле. Грязная тропинка привела ее к проселочной дороге, за которой виднелась широкая пустошь, поросшая буйным разнотравьем, а еще дальше, за пустошью, – море и скалистый берег.

Ей вдруг ужасно захотелось добраться туда, о реке она уже забыла – морской простор неудержимо манил ее к себе. Когда она наконец ступила на берег, полого убегающий вниз, в воздухе уже похолодало. Чайки, в это время года обычно сидящие на гнездах, при ее появлении всполошились и подняли отчаянный крик. Дона устало опустилась на каменистый пригорок, поросший пучками колючей травы, и огляделась. Слева виднелась река, широкой искрящейся полосой убегающая к морю – спокойному, гладкому, отливающему медью и пурпуром в лучах заходящего солнца. Далеко внизу, под скалами, тихо плескались волны.

Солнце, садившееся у нее за спиной, прочертило по воде дорожку до самого горизонта. Дона лежала, погруженная в сладкую, дремотную тишину, и смотрела на море. Неожиданно вдали замаячила какая-то точка. Она быстро росла, приближалась, обретая очертания парусника. Ветер внезапно стих, и парусник на мгновение замер, словно повис между морем и небом, – яркий, легкий, как детская игрушка. Дона различала высокую корму, кубрик, странные наклонные мачты и тучи чаек, с криком вьющихся вокруг корабля. «Наверное, везут большой улов», – подумала она. Легкий ветерок промчался по склону холма, на котором она лежала, взъерошил гребни волн под обрывом и полетел дальше, к застывшему в ожидании кораблю. Паруса его вдруг наполнились ветром, выгнулись и затрепетали – белые, чистые и воздушные; чайки стаей поднялись с поверхности моря и закружились вокруг мачт; заходящее солнце позолотило корабль своим последним лучом, и он легко и плавно заскользил к берегу, оставляя позади длинную темную волнистую полосу. Доне показалось, будто чья-то рука внезапно сдавила ей сердце и чей-то тихий голос прошептал на ухо: «Запомни это. Запомни навсегда». Ее охватило какое-то странное чувство – восторг? страх? удивление? Она повернулась и, вполголоса напевая, улыбаясь сама не зная чему, побрела обратно в Нэврон. Она шла, карабкаясь по склонам, огибая лужи, по-мальчишески перепрыгивая через канавы, а небо над ее головой становилось все темней и темней, вот уже показалась луна, и легкий ветерок, шелестя, пробежал по верхушкам деревьев.

Вернувшись, она сразу же легла. Прогулка утомила ее, и она заснула почти мгновенно, не замечая, что шторы раздернуты и в комнату светит луна. Среди ночи она внезапно проснулась, разбуженная скрипом гравия под окном. Было, наверное, чуть больше полуночи – сквозь сон она разобрала, как пробили часы на конюшне. Шаги под окном насторожили ее: слугам в это время полагалось спать, а не разгуливать по двору. Она встала, подошла к окну и выглянула в сад. От дома на землю ложилась густая тень; человек, прогуливающийся внизу, должно быть, уже ушел – она никого не увидела. Она постояла, подождала. Неожиданно из-за деревьев, окаймлявших лужайку, выступила человеческая фигура. Незнакомец остановился в квадрате лунного света и посмотрел на дом. Затем поднес руку ко рту и тихо свистнул. Со стороны дома навстречу ему тут же устремился второй человек, до этого, очевидно, прятавшийся под окном гостиной. Он предостерегающе поднял руку и быстро побежал через лужайку – Дона узнала Уильяма. Она подалась вперед, стараясь не выходить из-за шторы. Локоны упали ей на лицо, сердце лихорадочно стучало – все происходящее казалось ей подозрительным и загадочным. Задыхаясь от волнения, она нетерпеливо барабанила пальцами по подоконнику. Двое мужчин остановились в пятне лунного света. Уильям, жестикулируя, что-то объяснял собеседнику. Внезапно он обернулся и показал на дом – Дона испуганно отступила в тень. Мужчины не заметили ее, беседа возобновилась. Незнакомец кинул взгляд на дом и пожал плечами, словно показывая, что ничего не может поделать. Затем оба шагнули под деревья и скрылись в лесу. Дона подождала, прислушиваясь, но они не возвращались. Свежий ветерок насквозь продувал ее легкую ночную сорочку. Она поежилась, отошла от окна и снова улеглась в кровать, но заснуть не смогла: странное поведение Уильяма обеспокоило ее.