– Ну и хорошо.

Мы обменялись долгим поцелуем и несколькими ничего не значащими нежностями.

Позже, когда я шел обратно к реке, я не мог стряхнуть с себя печаль моего расставания с вдовой. Эта грусть могла быть даже приятна – прощание в час разлуки несет с собою столько сладкой муки, как говорит кто-то в одной из пьес Шекспира. Но не мог я избавиться и от страхов своей любезной. Я намеренно постарался далеко обойти церковь Св. Петра, чтобы, не дай бог, и мне не померещились поросшие травой улицы и лошади без всадников.

И без всяких видений, впрочем, мне было тревожно. С какой радостью я бы встретил хоть кого-нибудь из тех смеющихся, болтающих людей, о которых рассказывала Люси. Но везде, куда бы ни посмотрел, я, казалось, встречал лишь мрачное подтверждение представившихся ей образов упадка и запустения. Не буквально, но таково было общее настроение города.

День клонился к закату, и все небо было затянуто облаками. Весна, витавшая в воздухе последние несколько дней, снова задержала свой приход. Вместо нее стоял пронизывающий, леденящий душу холод, заставлявший немногочисленных прохожих ускорять шаг, зябко втягивать голову в плечи и поднимать воротник.

Я шел позади пары торговок требухой; они катили перед собой скрипучую тележку, на которой была кадка с отбросами и потрохами. Они единственные, казалось, не чувствовали холода, только крепко держались за ручки тележки и поправляли кадку большими обветренными руками. Эти женщины, похоже, направлялись к Темзе, чтобы вывалить туда свой груз рыбьих кишок. При этом их абсолютно не волновала мутная красная водица, которая вместе с остатками внутренностей выплескивалась из кадки, оставляя след на земле и, несомненно, на их собственных передниках. Я спрашивал себя, останется ли у них так хоть что-нибудь, что можно будет выбросить в наш Великий водный путь.

Мы подошли к более открытому участку дороги, и я увидел над своей головой коршуна: он скользнул мимо, а затем резко метнулся в сторону, будто потеряв равновесие и падая вниз, – но он всего лишь захватил когтями окровавленный кусок и снова взмыл ввысь. Что-то в этой птице – резкие очертания ее больших костлявых крыльев, равнодушие к человеческому присутствию – заставило меня вздрогнуть.

Не знаю, зачем торговки стремились добраться аж до самой Темзы: проходя по мосту через реку Флит и взглянув вниз, я заметил, что у притоков валялось больше трупов животных, чем обычно, в основном собак. Будь олдермен Фарнаби усерднее в поисках подходящего места для приведения в исполнение указов городского совета, он мог бы начать здесь, с очистки этого отвратительного потока.

В таком угнетенном, тревожном настроении я возвратился на свою квартиру. Если и была хоть какая-то причина для радости, то только то, что мы уезжали на следующее утро. Я не знал, что нам предстоит путешествие к большим опасностям, чем те, что будоражили жизнь Лондона. Да и откуда мне было знать? Я не похож на Люси Милфорд, способную заглядывать в будущее.

В этом есть что-то от эксперимента.

Проверка вроде примерки костюма – чтобы посмотреть, как он подходит.

Но теперь вы перешли к следующему этапу.

Убийство собаки оказалось успешным. Маленькое, похожее на крысу существо, которое однажды рассердило вас своим шнырянием под ногами, хотя раньше вы никогда не обращали на него внимания. Оно с жадностью приняло отравленное мясо. Бедное животное! С одной стороны, смесь была слишком эффективна, потому что спустя мгновение крошечное создание испустило дух. Вы завернули тело в отрез материи и, дождавшись темноты, выбросили его в соседскую выгребную яму. Вероятно, хватило бы и меньшей дозы, это дало бы более четкое представление о нужных количествах и пропорциях. А человеческому существу понадобится – сколько? В двадцать раз больше? Даже если это больное человеческое существо, даже если умирающее?

Дело, видите ли, в том, что неподалеку живет старая больная женщина. Неподалеку умирает. Старая матушка Моррисон. Вы никогда не любили ее. Да что там, вы боялись и ненавидели ее. И все еще боитесь и ненавидите – хотя теперь ненависть преобладает.

Вы не можете забыть, как она побила вас палкой, поймав в своем саду за кражей фруктов. Другие дети были слишком быстры для нее и убежали. Вы споткнулись о корень яблони, а она схватила вас и втащила в дом. Там она сломала палку о ваш зад, ни на минуту не переставая браниться. Ее проклятия потонули в ваших криках. Уже тогда она казалась старой, с кожей как у сморщенного яблока и руками, похожими на скрюченные клешни, сжимавшие ту палку. Сколько силы было в этих клешнях! Она преследовала вас во снах, преследовала даже годы спустя, поэтому вы считали ее ведьмой, хотя другие уверяли, что она всего-навсего жена йомена. Вы, однако, точно знали, что она ведьма: в углу ее комнаты стояла метла.

Она и сейчас иногда является вам в кошмарах – в кошмарах, где вы по-прежнему маленький беззащитный ребенок, а она, такая же старая, обретает всю свою силу. Когда вы услышали, что она заболела, вы были довольны. Потом вы поняли, как можно использовать ее болезнь в своих целях.

Вы перехватили отправленные ей сладости, добавили в них кое-что от себя и послали ей, со всей тщательностью (а тщательность и предосторожность отныне особенно важны во всех ваших начинаниях!) позаботившись о том, чтобы выглядело так, будто они пришли от кого-то другого. Время от времени вы справляетесь о том, как чувствует себя матушка Моррисон, и весьма рады слышать, что чувствует она себя весьма неважно. Все равно ей пора умирать.

Впрочем, одних устных сообщений недостаточно: невозможно постоянно наводить справки о здоровье бедной старой женщины, не навлекая на себя подозрений. Необходимо самостоятельно выяснить, как идут дела.

Поэтому вы шпионите за домом, где она живет (и умирает), чтобы узнать, в какое время дня он пустует – когда мужчины, ее сыновья и внуки, уходят в поле. Сейчас весна. И в поле много работы. Женщины уйдут на рынок, так как это утро четверга. Есть еще старая служанка, но она, сама горбатая и полуслепая, почти так же дряхла, как и ее хозяйка.

День еще не успел вступить в свои права, а вы уже покидаете приют заброшенной хижины, в которой вы переодевались в свой костюм. Не в пример вашим намерениям, утро стоит погожее, безветренное и ясное. Вы уже привыкли видеть мир искаженно в своих линзах и способны довольно легко двигаться с некоторой скоростью. На минуту вы задумываетесь о том, какое зрелище, должно быть, представляете собой, когда скользите между деревьев по грязной, еще не окрепшей с зимы траве. Кто угодно, пожалуй, лишится дара речи, увидев вдалеке тень, облаченную в огромную черную мантию, с белой тростью, увенчанную шлемом с клювом. Можно подумать, что сам дьявол разгуливает по окрестностям этим прекрасным весенним утром.

Но вас не увидят, вы все равно что невидимы. Ваш костюм делает вас невидимым.

Чем ближе вы к дому старухи, тем сильнее бьется ваше сердце. Впервые с того случая, много лет назад, когда вас волокли внутрь, а вы отбивались и кричали, вы оказались поблизости. Яблони, с их искривленными, сучковатыми ветвями, все еще здесь. Дом выглядит очень солидно – самое место для солидных йоменов. Толчком вы открываете дверь, которая и так приоткрыта, и вслушиваетесь в тишину, царящую внутри. Вновь вы слышите шум крови в ушах, но помимо него – те слабые шорохи и постукивания, которые есть в каждом помещении, даже пустом, а может, как раз и в пустом.