Но так или иначе, она будет здесь. До каких пор?

Не важно. Она будет дома.

Элиза твердила себе это месяцами. Решимость провести здесь каждый день своей жизни ее не оставляла. Ее оставляла уверенность.

Когда полицейские наконец высадили Элизу, было уже поздно. Ее родственники — дед и тетя, которых она никогда даже не видела, — жили в северных штатах в другом, более раннем, часовом поясе. И на звонки женщины-полицейской они так и не ответили. Значит, на сегодня — мисс Брим. Женщина, позевывая и старательно скрывая это за поднесенной к лицу рукой, встретила их на крыльце в запахнутом от вечерней прохлады халате. Узкий фасад дома позади нее ничем не отличался от любого из соседних. С улицы дома выглядели приземистыми и корявыми, но Элиза видела немало таких в городе. Она знала, какими бездонными они были внутри, какими длинными — будто огромные змеи с захлопнутой пастью входной двери. Папа и мама называли их проходными домами[9]. А Элиза так ни разу и не спросила почему.

На крыльце мисс Брим присела на коврик и заглянула Элизе в глаза. Она говорила быстро, без интонации — так школьные учителя выдавали инструкции к стандартным тестам, которые сами не одобряли и ни за что бы не дали своим подопечным.

— Сегодня поспишь у нас. Возможно, даже поживешь несколько дней, пока не найдется, куда тебя пристроить. На ближайшее время твой дом здесь. А мы — твоя семья. Дом там, где тебя любят. Здесь тебя будут любить.

Она протянула Элизе маленького плюшевого слона и запакованную зубную щетку.

На улице было холодно, дул ветер. В утробе змееподобного дома оказалось немногим лучше: зябко, темно, пропитано резким запахом недовыветрившегося отбеливателя. Мисс Брим не стала включать верхний свет, чтобы провести Элизу по дому. Их шаги впечатывались в деревянные половицы с глухим костяным стуком. Дверей между комнатами не было вовсе. В одной из спален, через которую лежал их путь, Элиза различила очертания ворочавшихся под одеялами тел. В другой кто-то приподнялся и уставился в их сторону. Все эти комнаты казались жилыми лишь отчасти и сливались в один неуютный коридор.

— Уже поздно, — прошептала мисс Брим, когда они оказались на другом конце длинного дома. — Или, даже скорее, рано. Разберемся со всем завтра. — Она просунула руку в дверной проем, включила свет в ванной, а затем кивнула куда-то в сторону — в слабом свете Элиза рассмотрела маленький матрас и скомканное у его изножья одеяло. Ее новая постель.

— А пока, — продолжила женщина, — разденься, почисти зубы и спи. Хотя бы попробуй уснуть. Утром у тебя начнется новая жизнь.

На кровати в другом конце комнаты еще одна девочка перевернулась и накрыла голову подушкой. Мисс Брим потрепала Элизу по плечу — она напряглась, будто дикий зверек, — и ушла. Элиза тут же отправилась в ванную выполнять ее наставления. Она почистила зубы, положила щетку на полку рядом с остальными четырьмя, выключила свет и на ощупь пробралась к кровати.

Она лежала на жестких простынях, а за окном оранжевым светом мерцали уличные фонари. Из ванной донеслось странное бульканье — вероятно, вода переливалась в трубах, но прежде подобных звуков она не слышала.

Элиза зажмурила глаза и попыталась представить, что, открыв их поутру, вернется в исправленный, непокалеченный мир. Мир, осознавший свою огромную ошибку и раздавший колоду заново. Но в ту ночь она так и не сомкнула глаз.

Ночь густела и, казалось, вовсе не собиралась заканчиваться. Та другая девочка на соседней кровати дышала ровно и спокойно. Ветер бился в расшатанные оконные стекла. А утро… Утро казалось совершенно невозможным. Оно все больше походило на нелепое, больное создание, несчастное, нуждающееся в помощи, но кусающее протянутую ему руку — чтобы затем снова умоляюще простирать свои слишком длинные, чтобы быть настоящими, пальцы. Девочка поняла — пора брать себя в руки.

Слова мисс Брим набатом били в ее голове: «Дом там, где тебя любят».

Элизе нужно было найти такое место.

Ей нужно было домой.

В воскресный день ближе к концу апреля мистер и миссис Мейсон позвали мальчиков помочь им оторвать ковровое покрытие в гостевой спальне. Это было давно увядшее коричневое месиво, старое и почти что липкое, отслужившее свой срок много лет тому назад.

— Как мы могли так долго откладывать? — посетовал мистер Ник. Его голос был приглушен белой респираторной маской. Остальные Мейсоны были в таких же. — У нас здесь платяной шкаф. Антикварный платяной шкаф девятнадцатого века — на ковролине!

Шурх! — миссис Лора оторвала длинный кусок. Она ползла по полу на коленях, скатывая старый ковролин в рулон. Покрытие отделялось неохотно и огрызалось на нее треском, чем-то похожим на звук комкаемой бумаги.

— Сколько же всего в этом доме нужно чинить! И сколько здесь странного… — ворчала она. — Эй, Маршалл, возьми что-нибудь поменьше. Плоской отвертки более чем достаточно, чтобы поддеть гвоздь. Тебе не нужен лом.

— Так у него шляпка уже содрана, — буркнул тот.

— Маршалл! — осадила его миссис Лора.

Лом в другом конце комнаты с грохотом упал на пол.

— Следи за своим поведением, парень, — подал голос мистер Ник.

Элиза была рядом. Мейсоны дружно работали — а она читала с фонариком внутри стены. Достаточно близко, чтобы слышать их разговоры и странный успокаивающий звук отрываемого от пола ковролина. Он напомнил ей о туфлях Русалочки, которые у неё были в детстве, — их ремешки на липучках расстегивались с похожим треском.

— Я не понимаю, с чего мы должны это делать, — прогудел Маршалл.

Миссис Лора свернула еще одну полоску ковролина и только тогда ответила:

— С того, дурачок, что этот ковер отвратительный. Если тебе известно значение этого слова. Ты не замечаешь даже, что от твоей комнаты несет так, будто там что-то сдохло.

Мистер Ник хохотнул. За стеной Элиза изо всех сил пыталась не фыркнуть.

— А ты, Эдди, какого черта лыбишься? — рыкнул Маршалл.

— Ну, хватит, ребята, — прервала миссис Лора. — У нас нет на это времени. Давайте, пожалуйста, ускоримся? Лучше бы покончить с этим до темноты.

Шурх!

Трудно было не заметить, что любым, даже самым незначительным, ремонтом миссис Лора наслаждалась больше, чем все остальные члены ее семьи, вместе взятые. Мистер Ник тоже мог ранним будним утром влезть на стремянку и подправить отошедший потолочный плинтус, но в целом придерживался более вдумчивого подхода к домашнему хозяйству. Несколько раз, выглянув из-за угла, Элиза видела, как он прерывал труды, критически осматривал сделанное, одновременно прикидывая объем будущих работ, недовольно поводил плечами и со вздохом, больше похожим на стон, изрекал усталое «твою ж…».