– В снег! На живот! Теперь ползете вперед сто ярдов. Враг следит за вами. Спрячьте ваши пылкие головы. Ниже! Еще ниже! – И он мрачно предсказывал, что не только мы будем убиты из-за своей тупости, но и «настоящие» солдаты пострадают из-за нас.

Мне не казалась неизбежной перспектива проползти на животе всю Германию. И действительно, переправа через Рейн прошла легче, чем ожидали. На планеры понадобилось всего двадцать пилотов, а я был в списке двадцать вторым и вернулся на свой тяжелый «Веллингтон», теперь уже с удовольствием. Тут по крайней мере я был уверен, что он обязательно взлетит и с такой же непреложностью приземлится.

Чем дальше война уходила в глубь Европы, тем меньше у нас было работы, поэтому мой экипаж и меня перевели в распоряжение береговой охраны, чтобы помогать конвоировать в британские порты военные и торговые корабли побежденной Германии. Мы работали в воздухе, почти как полицейские на оживленных перекрестках: следили за тем, чтобы корабли не набрели на минные поля, чтобы строго придерживались данного им курса и не вздумали свернуть в сторону. А это значит, долгие часы полетов над морем и полное безделье команды. Стрелок и бомбометатель читали журналы для мужчин, радист и штурман проверяли суда и устанавливали наше местонахождение, чтобы сообщить на базу. Меня они иначе не называли, как «шофер», и спрашивали, сколько часов солнечных ванн я принял. В кабине я обычно лежал на спине на своем сиденье, установив приборы на курс полета, и разглядывал облака в небе или случайный корабль в море. Но однажды, когда я, удобно устроившись на сиденье, о чем-то мечтал, над нами пролетел самолет так близко, что если бы он выпустил шасси, они бы уперлись в нас. С тех пор я всегда сидел прямо и следил за тем, что происходит вокруг.

Хотя обязанности воздушных полицейских закончились, мы продолжали ежедневно летать над Северным морем, но теперь со штурманами, которые закончили занятия на земле и проходили практику в воздухе. Мои обязанности заключались в том, чтобы летать с ними над морем и потом по курсу, установленному ими, возвращаться домой. Если они ошибались, то я сам находил дорогу на свой аэродром, не дай бог приземлиться на чужом. И поскольку тренировочные полеты обычно проходили ночью, а я учился аэронавигации в Родезии по Южному Кресту, то иногда мне приходилось нелегко. К счастью, я служил почти на всех аэродромах Великобритании и знал, как они выглядят с воздуха, поэтому ни разу не допустил такой ужасный промах, чтобы приземлиться на чужом поле.

Если бы не было радиосвязи между самолетом и базой и системы радиосигналов, которые вели нас в дождливую погоду, огромное число ночных полетов, совершаемых британскими военно-воздушными силами, стало бы невозможным. Потому что без такой помощи немыслимо было бы в покрытой мраком стране найти в безлунную ночь именно этот квадрат земли.

После капитуляции Японии постепенно началась демобилизация. Но отец хотел, чтобы я вернулся домой как можно скорее, чтобы помогать ему. И я подал прошение о демобилизации по семейным обстоятельствам.

Но у начальства были другие планы, и, чтобы мы не болтались без дела, пилотов и экипаж послали учиться летать на тяжелых четырехмоторных бомбардировщиках «Ланкастер». Я сидел рядом с инструктором и беспомощно глядел на ряды и ряды ничего не говорящих мне приборов, на контрольные кнопки и индикаторы поступления топлива и мечтал о том, чтобы провести последние недели в армии, летая на моей первой любви – легких и маневренных «Спитфайерах». Но мне пришлось летать на «Ланкастере». А потом началась демобилизация.

И на первых легких истребителях, и на тяжелых бомбардировщиках меня никогда не покидало чувство волнующего наслаждения, когда нос самолета задирался вверх и мы отрывались от земли. Какое испытываешь удовлетворение, когда мотор работает на полную мощность, какую радость от долгих часов свободы, проводимых в небе!

Поздней осенью 1945 года я поехал на свадьбу кузины Несты.

Все в жизни пошло бы по-другому, если бы я остался дома, а не сел с мамой в поезд, направлявшийся в Уэстон-Сапер-Мэйр. Но я сидел в купе, мысли мои еще оставались в кабине «Веллингтона», и мамины рассказы о родственниках, к которым мы ехали на свадьбу, едва доходили до моего сознания. Когда я смотрел в окно на мирный ландшафт Сомерсета, освещенный ласковым октябрьским солнцем, ничто не предвещало эмоционального смерча, который поджидал меня.

Тетя, кузины и целая толпа родственников с охами и ахами встретили нас с мамой, и прошло довольно много времени, прежде чем я заметил маленькую застенчивую незнакомку, стоявшую в стороне от нашей семейной группы. Девушку в коричневом платье, с бледно-золотистыми волосами.

– Дик, ты, наверно, не знаком с Мери, – сказала тетя, – это подруга Несты, она приехала на свадьбу.

Мери и я улыбнулись друг другу, и, к собственному удивлению, мы еще не сказали ни слова, как я подумал: «Это моя жена».

Я никогда не верил в любовь с первого взгляда и до сих пор считаю, что это не самый разумный способ выбора спутника жизни. Но со мной так случилось. Пробежала искра, и наше будущее решил один взгляд.

По сигналу стартера

Война изменила меня.

Не очень оригинальное, но встревожившее меня открытие, которое я сделал через несколько месяцев после возвращения домой.

Все военные годы отец сохранял лошадей в хорошем состоянии, с огромными трудностями добывая им корм и нанимая всего лишь одного конюха себе в помощь. И все ради одной цели: когда я вернусь домой, чтобы у меня было хорошо поставленное дело. Естественно, он и мама имели основания верить, что я приму на себя их заботы и возобновлю когда-то процветавший бизнес. Все годы войны я не вспоминал о своем желании стать жокеем и почти убедил себя, что охота и показ лошадей на выставках тоже вполне приемлемое занятие.

Я работал с утра до ночи, радуясь тому, что теперь отец может хоть чуть-чуть отдохнуть. У нашего конюха-ирландца, единственного, кого мы нанимали, тоже было слишком много работы, чтобы справляться в одиночку, и мне приходилось и чистить стойла, и подметать двор, и приводить в порядок сбрую, не говоря о том, что я объезжал и тренировал лошадей, которых отец покупал и продавал для охоты в отъезжем поле, и демонстрировал их на выставках. Кроме того, отец давал уроки верховой езды детям и держал двух-трех лошадей на постое, которых надо было седлать, когда приезжали владельцы.

Каждые две-три недели приезжала Мери и проводила с нами субботу и воскресенье. Много лет спустя она рассказывала друзьям:

– Наше ухаживание заключалось в том, что я стояла, прислонившись к притолоке в конюшне, а Дик вывозил из лошадиных боксов бесконечные тачки с навозом. А по воскресеньям, – добавляла она с усмешкой, – мы сидели в сбруйной, и Дик мыл и начищал грязную кожу.

Но все же, когда выдавалась свободная суббота или воскресенье, я ездил к Дугласу, который тогда управлял поместьем мистера Виктора Денниса, и, к моему величайшему восторгу, тесть Дугласа два раза разрешил мне на его лошади участвовать в местных скачках «пойнт-ту-пойнтс».