Но мне не долго пришлось удивляться. Рядом, в крошечнойкомнатушке, три китайца играли в свое извечное домино. Я обратил внимание на ихсдержанность и быстрые точные движения. Чувствовалось, что они принадлежат кособому типу. В стороне, в темном углу, сидел четвертый китаец, крохотнымиузкими глазками молча следя за происходящим. Я немного понаблюдал за игрой,точнее — за игроками.

Немного погодя по сигналу одного из них они поменялисьместами. Тот, что сидел в углу, теперь присоединился к остальным, а один из игроковзанял его место.

Было очевидно, что эти китайцы-наемники охраняют помещение.В Китае искусство убивать является одной из профессий. Каждый уважающий себягражданин имеет собственных наемных убийц, чтобы в случае надобности обратитьсяк специалисту, а не убивать самому — нельзя же пломбировать самому себе зуб иливырезать аппендицит.

Эти четверо были настоящими наемными убийцами и, судя повсему, хорошо знали свое ремесло.

— Тому, кто достиг преклонного возраста, лучше дышатьтам, где воздух чище, — многозначительно заметил один из игроков.

— Тому, кто достиг преклонных лет, нужно совсем маловоздуха, — возразил я. — Юности требуется больше воздуха, ибо онадышит и говорит без нужды. Старость только дышит.

Они переглянулись.

— Отец, — учтиво проговорил один из них,поднимаясь. — Мы не просто сидим, мы ждем. В любую минуту здесь можетподняться дым, пороховой дым, и он закоптит воздух. Разве сможет достигшийпреклонных лет уйти отсюда быстрее, чем придет полиция?

Я слегка склонил голову:

— Благодарю тебя, юноша. Молодость имеет силу и верит вполет. Старость знает науку равновесия и верит в мудрость. Да будет страх вамневедом.

С этими словами я повернулся и медленно, с достоинствомпобрел своей дорогой. Итак, они ждали. Ждали, когда придет тот, кого нужноубить. Неужели босс с ледяными глазами готовил этот теплый прием для меня?

Мертвое тело мошенника, найденное в китайском квартале, врядли обеспокоило бы полицию. А если к тому же этот мошенник оказался бы ЭдомДженкинсом, полиция и вовсе издала бы вздох облегчения.

Я зашел в ночную чайную. Мне нужно было посидеть и подумать.Усевшись с чашкой чая перед низеньким столиком тикового дерева и поглаживаябороду, я погрузился в размышления. Хороший актер сливается с персонажем, которогоизображает. Обнаружить манеры западного человека в Чайнатауне, да еще будучизагримированным под китайского старца, означало быть разоблаченным. Хорошо знаяпсихологию китайцев, я всегда старался не только говорить и выглядеть всоответствии со своей ролью, но так же и думать.

Сидя в чайной, я пытался мыслить в соответствии с философиейкитайцев, которая рассматривает время как вечность, а не как короткийпромежуток жизни одного человека.

Спокойно, философски, я еще раз вернулся к событиямпоследних дней. Справа, из-за ширмы, было слышно, как милуются парочки,решившие провести остаток бурной ночи в полумраке китайского ресторанчика. Номне был слышен также и другой звук: слабые непрекращающиеся всхлипывания — заширмой тихо плакала женщина.

Движимый скорее любопытством, нежели чем-то другим, яподошел, отдернул занавеску и шагнул за ширму.

На диванчике, отодвинув посуду в сторону и склонив голову настолик, сидела девушка. Закрыв лицо руками, она горько плакала. На левой рукеее была родинка.

Усевшись напротив, я принял полную достоинства позу и сталпоглаживать бороду.

— Подобно колесам повозки, прокладывающим свой путь заупряжкой, страдания неотступно идут вслед за нами, — изрек я слабымстарческим голосом с сильным акцентом — ведь сейчас я был китайцем, плохоговорящим по-английски.

При звуке моего голоса она распрямилась и изумленноуставилась на меня. Это была та самая девушка, которую я знал под именем Мод.

— Кто вы?

— Назначение старости — утешать юность, —проговорил я, поглаживая бороду.

Она внимательно оглядела меня, глаза ее покраснели от слез.Бояться мне было нечего — в полумраке отгороженного занавесками уголка она несмогла бы меня узнать — мой грим всегда безупречен. Мне кажется, я мог бысказать, о чем она думает, но воздержался.

— Я могла бы его спасти… — коротко проговорилаона. — А теперь он обречен, обречен на смерть… Этот человек ничего незначит для меня, и все же я восхищаюсь им.

— Смерть всего лишь сон, — заметил я, поглаживаябороду. — Чем скорее мы засыпаем, тем скорее просыпаемся.

Она уронила голову на руки:

— Я должна предупредить его. Но если я это сделаю, мнеконец. Я у них в руках. Что же мне делать? Господи, что же мне делать?

Я положил руку ей на плечо.

— Ничего не нужно делать, — сказал я. — Япредупрежу его.

— Вы? — спросила она, приподнявшись наместе. — Да кто вы, в конце концов? Прикосновение вашей руки такоеободряющее, оно волнует меня. Откуда вам известно, о чем я говорю?

Я понял, что зашел слишком далеко. Она умела очень тонкочувствовать, эта девушка с родинкой на руке. Я отодвинул занавеску и зашаркалпо коридору на кухню — к выходу. Белым девушкам запрещается появляться здесь.Сложив все воедино, я начал представлять всю картину в целом.

Дома я снял грим и принялся ждать. Что-то подсказывало мне,что на меня хотят повесить убийство. Без сомнения, рассуждал я, они попытаютсязаткнуть мне рот, прибегнув к помощи закона. Хотя нет, едва ли — в суде я могбы рассказать слишком многое. Меня нужно во что бы то ни стало убрать. И самыйправдоподобный вариант — убийство, во время которого погиб бы и я. Предположим,я находился в квартире Р.Си. Руперта, когда там лежало еще теплое тело, идопустим, некто, спрятавшийся в засаде, убивает меня, а потом звонит в полициюи сообщает, что видел, как я вошел в квартиру Руперта. Тогда он, якобызаподозрив неладное, последовал за мной, увидел, как я убиваю Руперта, окликнулменя, пытаясь предотвратить преступление, но я оказал сопротивление, и онзастрелил меня. Полиция, разумеется, возьмет его под стражу, допросит и,обнаружив, что убитый не кто иной, как Эд Дженкинс, отпустит на все четырестороны, да еще рассыпется перед ним в благодарностях.

Я снова принялся прокручивать в голове весь план, пытаясьпоставить себя на место своих противников. Я уже почти решил, что съеду сквартиры и устроюсь в какомнибудь надежном местечке, пока все это незакончится.

Единственное, что меня смущало, так это бумаги Чэдвика.Заполучить их я мог, только играя на стороне негодяя с ледяными глазами. Нуладно, в следующий раз ему не удастся ускользнуть от меня, сколько бы его убийцни охотилось за мной.

На третий день я получил письмо. Без подписи, напечатанноена машинке:

«Эд, я узнала тебя, когда ты коснулся моего плеча. Спасибо.За мной следят, и у меня нет возможности связаться с тобой. Над тобой нависла опасность,но какая именно, мне узнать не удалось. Знаю только, что она связана с каким-токоридором. Но что это за коридор — не представляю. На всякий случай не ходитемными коридорами».