— Потому что я так сказал, — откровенно хамит Артем. Он смотрит на собаку почти сочувствующе. «Бедняга, ну и хозяйка тебе досталась!»

Несколько секунд блондинка растерянно хлопает ресницами, потом возмущенно шипит:

— Вы со всеми так разговариваете или только с женщинами? Я бы не стала завидовать вашей жене.

Артем резко бросает ей поводок и цедит сквозь зубы:

— Нет у меня никакой жены. Нет! — повторяет он чуть громче, а потом кричит, не отрывая взгляда от расширенных от ужаса глаз клиентки: — Нет! Нет! Вы слышите меня? Нет!

Обычно Женя никогда не берет выходной в воскресенье. Это самый напряженный день в дельфинарии: три представления, а между ними — беспрерывные сеансы для желающих поплавать с животными. Директор непосредственного участия не принимает ни в том, ни в другом, но в кабинет то и дело заглядывают озабоченные чем-то сотрудники. Все время доносится: «Спросите у Евгении Николаевны. Пусть Евгения Николаевна решает. А где директор? Это не ко мне, это к Жене. Если только Евгения Николаевна разрешит».

И она разрешает, и запрещает, и решает, и отвечает, и хвалит, и ругает, и выясняет, и советует, и еще много бесконечных, разнообразных «и», которые выполняет только она и в которых она незаменима.

«Плохо, конечно, — ругает себя Женя, — все вокруг плохо, и директор из меня никудышный. Другой бы давно так поставил дело, что и в его отсутствие все шестеренки двигались бы без сучка, без задоринки. А я то ли застращала своих, то ли избаловала так, что без меня они ни одного мало-мальски важного решения принять не могут. Куда это годится? Конечно, музыку к представлению со мной необходимо согласовывать. В случае со звукорежиссером я палку не перегнула, это точно. Но почему врач бежит меня спрашивать, сколько рыбы давать приболевшему моржу; тренер жалуется на непослушных афалин, как будто я могу на них повлиять, фотограф интересуется, можно ли вместо одной белухи выводить на съемки другую, если первая рожает (неужели есть другой вариант?!), а продавец из сувенирного киоска робко просит позволить приостанавливать торговлю во время представления на пять минут для технического перерыва. Кто я: жуткий монстр или никчемная, мягкотелая амеба, на шею которой забрались все подчиненные вместе со своим зверьем? Пора что-то менять. Иначе я скоро сама начну выступать вместо дельфинов, и зарплату буду получать банками рыбьего жира». Обо всем этом Женя успела подумать вчера, пока ехала домой, а добравшись до квартиры, тут же, боясь передумать, схватила телефон и выпалила в трубку уже сонной Шуре:

— Я завтра не приду.

— Как?

— Так.

Вот так. На часах уже десять утра, а она только проснулась и даже не думает подниматься. Знай лежит себе под одеялом, сладко потягиваясь и не пытаясь приоткрыть глаза. Когда такое было в последний раз? Последний раз… Когда? Где? В девяносто третьем под Сан-Себастьяном, где вопреки ожиданиям всю неделю не было волн, и единственным развлечением оказались прогулки по местным панадериям — кондитерским, в которых Женька бесстыдно объедалась пасхальными бунюэлос — малюсенькими пирожными, наполненными кремом и обжаренными в масле? Нет. Потом было, кажется, летнее путешествие в Рим — сорокаградусная жара и палящее солнце, укрыться от которого удавалось только за непроницаемыми жалюзи гостиничного номера. Да, именно там она наотрез отказывалась выползать в объятия Вечного города и ныла из-под подушки, что не желает расплавиться на этих улицах, даже если по ним сам Гай Юлий Цезарь водил свою Клеопатру. А может быть, это случилось как раз на Гавайях? В девяносто пятом Женя уже считала себя опытным серфером и практиковала ночные заплывы, поэтому могла позволить себе утром, после подобных поздних вылазок, немного притворно поворчать и поканючить, прежде чем опять устремиться на войну с волнами. Воспроизвести в памяти эту сцену у нее всегда получалось легко, получилось и сейчас.

— Давай, лежебока, вставай! — Майк пытался стащить с нее одеяло.

— Еще пять минут. — Женька упиралась изо всех сил, стараясь спрятать даже голову в теплое пуховое облако.

— Ты уже три раза просила.

— Ну, в последний раз.

— У тебя каждый раз последний!

Это правда. История вытряхивания Жени из постели повторялась тогда с завидной периодичностью. В любой точке мира, куда бы ни привез ее Майк, она пыталась использовать любую возможность, чтобы как можно дольше понежиться на мягкой перине. Нет, Женя никогда не была лентяйкой, просто она физически чувствовала, что после десяти утра кровь в ее теле бежит как будто быстрее, мысли, приходящие в голову, становятся интереснее, а усталость проходит, появляется жизненная сила.

— Ты как в школу ходила? — много раз недоумевал Майк.

— Во вторую смену, — отмахивалась Женька. Именно поэтому ранние подъемы давались ей, совершенно к ним не привыкшей, непросто, и если предоставлялась возможность их избежать, она такого случая не упускала. Раньше не упускала. Раньше. В другой жизни.

А сейчас? А что сейчас? Теперь и возможностей таких нет, и случаев подходящих она не ищет. Даже сегодня это получилось спонтанно, а потому как-то особенно хорошо. В конце концов, разве не может она хотя бы раз в сто лет полежать и помечтать об изысках баскской кулинарии или вспомнить солнечных зайчиков, пляшущих в воде у берегов Гонолулу?

Стоп! Хватит! Женя резко откидывает одеяло, скатывается с кровати и устремляется в ванную. Несколько пригоршней ледяной воды позволяют ей смыть с глаз наметившуюся красноту и приказать своему отражению железным тоном:

— Пирожные и пляжи — это сплошные уловки. Думаешь, я не понимаю? Решила, что меня можно провести? Я запретила тебе это делать. Ладно, — Женя слегка наклоняет голову вправо и вздыхает, — запретила себе. И вето распространяется не только на него самого, но и на все, что с ним связано. Тебе ясно? — строго спрашивает она, и тут же покорно кивает: — Ясно. Все. Выходной есть выходной, и начинать его со слезливой жалости к самой себе совершенно не входит в мои планы.

Планы у Жени все-таки более радужные. Сколько времени она уже не была в Бирюлево? Стыдно признаться: почти год. Да, точно, приезжала на прошлый мамин день рождения, а сейчас уже и следующий через месяц. Ну, конечно, папин они потом отмечали в ресторане, еще несколько раз встречались у Дины. Эти свидания Женя никогда не пропускает, зная, насколько трепетно сестра относится к соблюдению семейных традиций. Отсутствие на торжестве крестной ее ненаглядных сыновей и по совместительству родной сестры может стать причиной серьезной обиды, а близких Женя старается по мере возможности не расстраивать, хотя и подозревает, что, несмотря на все усилия с ее стороны, они все равно не перестают на нее сердиться. Сколько раз слышала она упреки и видела поджатые губы:

— Такое впечатление, что Сокольники от нас дальше Австралии.

Женя уже привыкла не реагировать на подобные высказывания. Мама всегда недовольна абсолютно всем. Сначала она не хотела принимать Жениного отъезда, теперь до сих пор не может смириться с тем, что дочь вернулась. Может быть, именно из-за этого постоянного, то открытого, то молчаливого осуждения Женя неосознанно старается сократить встречи с родителями, хотя поездка на другой конец Москвы — действительно фантастическая роскошь в ее напряженном рабочем графике. Теперь она надеется, что неожиданное окно в расписании поможет растопить образовавшийся холодок в застуженных ее постоянной занятостью сердцах.