Левую часть витрины занимали батончики «Марс», «Сникерс» и «Баунти», шоколад «Альпен голд», жевательная резинка на любой вкус, презервативы, бритвенные станки и кассеты к ним, тампоны, игральные карты, консервированная ветчина, пакетики с растворимыми соками и баночки с кофе, фасованные кексы и рулеты. Всё сплошь импортное, всё в непривычных цветастых упаковках. За ними выстроились ряды пластиковых бутылок с газировкой, но ни «Кока-колы», ни даже «Пепси» заметить не удалось, ни одно из названий ни о чём не говорило. Над окошком расположились пачки сигарет, коробки спичек и одноразовые зажигалки, а вот товары с противоположной от него стороны витрины меня весьма и весьма заинтересовали.

Там стояло бухло. Казалось бы — государственную монополию на торговлю алкоголем отменили совсем не так давно и вот уже ассортимент мало чем уступает ликёроводочному отделу гастронома. Цены, правда, кусались, но у нас теперь рынок. Нет денег — проходи.

Невольно подумалось, что демократы не зря вещают о превосходстве частного бизнеса над неповоротливой махиной госплана. Насчёт эффективности не скажу, а вот оперативней частники — это точно. Что, впрочем, лишь добавляло убедительности известной цитате о капиталистах и трёхстах процентах прибыли.

С тёплым пивом у меня сегодня уже вышла промашка, и этой своей ошибки я решил не повторять, а стресс снять чем-нибудь покрепче. Пусть одному водку пить у нормальных людей и не принято, но очень уж весомый приключился повод. И нервы успокою, и за упокой Геры, земля ему пухом, накачу.

Пока определялся с выбором, два шкета лет пятнадцати отсчитали деньги на пару бутылок «Пшеничной» и заспорили, что брать: «Кроун Колу», «Зуко» или «Инвайт».

— На запивон «Инвайт» возьмём, — уверенно заявил тот, что был покрепче. — Его можно прямо в водку сыпать, ликёр для девок будет.

— «Зуко» тоже сыпать можно и он вкуснее, — усомнился второй.

— Он и дороже, а после стопаря разницы не почувствуешь. Ну и на фига тогда платить больше?

Я хотел уже шугануть их, но тут мимо протопал русоволосый плечистый здоровяк в перешитой по последней дембельской моде форме с лысыми погонами рядового, крылатыми колёсами автомобильных войск в петлицах и с вещевым мешком за спиной.

— Рома! — окликнул я одноклассника. — Ты зазнался или в шары долбишься?

Александр Романов, которого Ромой, такое впечатление, звали даже родители, резко обернулся и раскинул руки.

— О, Енот! Уже дембельнулся? А я только с вокзала чапаю!

Мы обнялись, и я предложил:

— Может, по пиву?

— Не откажусь, — согласился Рома и выдвинул встречное предложение: — Только давай разливного? На старом месте, а?

До пивного киоска мы запросто могли прогуляться впустую, и я засомневался.

— А был там завоз сегодня?

— Я мимо проходил, мужики стояли, — уверил меня Рома, шумно сглотнув. — И потянуло меня туда со страшной силой, еле сдержался!

Романов ещё со школы отличался неумеренной тягой к спиртному, не завернуть к пивнушке он мог лишь в силу банального отсутствия денег, но у меня в карманах шуршали банкноты, так что я махнул рукой.

— Идём!

Рома не ошибся, к будке с железными стенками, наглухо задраенной дверью и единственным оконцем для выдачи и в самом деле выстроился пяток потрёпанных мужичков и несколько парней помоложе. Первые подошли к делу со всей ответственностью и стояли с трёхлитровками и даже канистрами, вторые преимущественно шли на новый круг и дожидались своей очереди с литровыми и поллитровыми стеклянными банками, которые брали на время здесь же.

— Здоров! — поприветствовал я всех и никого одновременно. — Как пиво? Не моча ещё?

— Нормальное пиво, недавно завезли, — ответил крайний из выпивох.

Мы пристроились за ним, и пока стояли, я в двух словах поведал Роме о месте прохождения службы. Тот уважительно поцокал языком и вдруг заявил:

— А меня в Кремлёвский полк покупатель с призывного увёз.

Я стрельнул глазами на эмблемы автомобильных войск и не удержался от усмешки.

— Да ты гонишь!

— Серьёзно! — продолжил настаивать на своём Рома. — За полгода строевой задрочили до невозможности просто. А потом мы с земляком забухали в увольнительном, нас спалили и пинка под зад дали. В Тверь.

Оставалось только покачать головой, поскольку мой одноклассник точно не лепил горбатого. Был он высоким, широкоплечим и русоволосым — хоть сейчас на агитационный плакат фотографируй, — да и с законом проблем никогда не имел, армейский покупатель запросто мог счесть такого призывника годным для службы в Кремлёвском полку. Кто б его предупредил, что Рома за поллитру родину продаст.

Я ухватил одноклассника за сверкавшую надраенной медью пуговицу и подтянул к себе.

— А где ты был девятнадцатого августа девяносто первого года?

Рома заржал как конь.

— В Тверь уже перевели. Всю веселуху пропустил.

Подошла наша очередь, и я попросил наполнить две литровых банки, благо те освободились прямо перед нами. Мы отошли в сквер и расположились под деревьями. Я сел на пенёк, Рома устроился на брошенном в траву вещмешке.

— Наших видел кого? — спросил он.

Прежде чем ответить, я сделал длинный глоток пива, то оказалось ядрёным и столь холодным, что заломило зубы. И внутри будто что-то хрустнуло, надломилось. Ослабла до безумия сжатая пружина стресса, в голове стало ясно и прозрачно. Куда прозрачней, чем даже пиво в банке.

Гера мёртв, а я убил человека.

Только тут отпустил туманивший разум шок, и получилось осознать всю глубину разразившейся катастрофы.

Гера мёртв! Пусть я не видел его последние два года, но до того общался чуть ли не каждый день. Дружил с ним, ссорился, иногда даже дрался. Играл в хоккей и футбол, в карты и «банку», сидел за одной партой и трепался на переменах, пока Гера не ушёл после восьмого класса в ПТУ. Да и после — вместе пили, ходили на стрелки, в качалку и кино. А сейчас его не стало. Умер. Погиб.

И до кучи я убил человека. Может, и раньше в кого-то попадал, но впервые застрелил едва ли не в упор. Застрелил — и хрен бы с ним, но ведь могут и найти! Не менты, так бандиты, не одни бандиты, так другие. И пронзительное осознание этого напугало буквально до икоты, словно всё случилось не далее пяти минут назад. Будто время с момента перестрелки ужалось до считанных секунд.

Плохо, плохо, плохо. Ой, как же всё это плохо…

— Серый! — одёрнул меня Рома. — Уснул, что ли? Наших видел кого, спрашиваю?

— А? — встрепенулся я, усилием воли отогнал дурные раздумья и кивнул. — Да, видел. С Герой бухали вчера. Ещё Андрюхе Фролову звонили, но ему в ночную смену было, не пришёл.

— Они где трудятся?

— Гера сам по себе вертится, Дюша на трубном, — сказал я. — Стас Рыжов, говорят, на ханку плотно подсел. Лёня Гуревич у бати на подхвате, тот сборкой польской мебели занялся.