От корзины шел возбуждающий пряный мясной дух, который Тау с наслаждением вдыхала, раздувая ноздри. Этот запах пробуждал в теле древние забытые вибрации, заставлял спину нервно выгибаться, как будто позвоночник вдруг превратился в расправляющего кольца сильного змея. Ей с детства нравился и запах свежей крови, и разлитое в горячем воздухе предвкушение праздника, которому он предшествовал. Сегодня – субботняя ночь. Будет праздник, будут костры, вулкан пробудится, в огромных чугунных котлах сварят густое травянистое зелье, единственный глоток которого открывает двери в иные, незримые миры. До самого рассвета все жители деревни не покинут пляж, они будут одновременно и вместе, и каждый наедине с собою, они станут свидетелями танца богов и рождения чуда. Кто-то будет танцевать под слышимую ему одному музыку, кто-то отстукивать дробный ритм на огромном, обтянутом человеческой кожей бубне, кто-то – кататься по земле, до крови царапая кожу кусочками почерневшей лавы.

Тау родилась на острове девятнадцать лет назад и не знала иной реальности, кроме его черных пляжей, дремлющих вулканов и зеленых буйных лесов. Она любила свой дом и, если бы потребовалось, была готова умереть за эту землю.

Их было всего четверо – тех, кто родился на острове и остался в живых. Остальные относились к ним с особой почтительной нежностью.

Отца Тау никогда не видела, а мать не уважала, хотя и продолжала делить с ней одну хижину. Тау знала, что мать давно мечтает покинуть остров и вернуться к прежней жизни. Мать пыталась рассказывать ей о прошлом. На острове такие разговоры были запрещены, но, будучи ребенком, Тау этого не осознавала. «Это только наш секрет, твой и мой», – шептала мама. А потом начинала рассказывать про города, похожие на человеческие муравейники, про то, как упоительно в первые теплые весенние дни отправиться на бульвар в соседнем квартале, сесть за один из выставленных на скудное солнышко столиков и потягивать холодное белое вино, рассматривая прохожих. Про то, как особенно бежит в городе время – тут, на острове, его как будто совсем не чувствуешь, а там оно ужом выскальзывает из рук, брезгливо отворачивает от тебя тающее лицо, и из-за его вечной нехватки оно воспринимается как драгоценность. Это может показаться диким – скучать по нехватке чего-либо, но если задуматься, то понимаешь – только конечность действия или бытия дает ощущение полноты. И такой упоительно прекрасной, такой полнокровной и мимолетной кажется жизнь в том городе, который мать Тау уже начала забывать. Она рассказывала о диковинных запахах – теплых истертых камнях мостовой, мускусном парфюме встречной красавицы, сливочном горячем аромате шоколада из приоткрытого окна кофейни, ментоловом дыме сигарет. И о странных встречах – в городе люди существуют словно один сложносочиненный организм, огромная молекула, и каждый твой день соткан из случайных столкновений. Ты можешь годами не замечать давнего знакомого, а потом случайно приметить его, немного постаревшего, за столиком кафе, подойти и начать разговор так, словно вы только вчера расстались.

Эти воспоминания маленькую Тау удивляли, а потом и вовсе начали раздражать. Она так и не смогла уловить в путаной эмоциональной маминой речи, в чем же суть очарования этого города-муравейника? Тау была преданной жрицей соленого дыхания океана, она не знала и не хотела знать иной благодати, кроме прикосновения к загрубевшим пяткам черной горячей земли. Джунгли каждый день открывали для нее сказочные миры, каждый день приносил событие, и Тау искренне не понимала, как можно мечтать о чем-то еще, если тебе повезло познать эти берега.

Водрузив корзинку с парным мясом на голову, Тау пошла привычным маршрутом – по петляющей утоптанной тропинке, к хижине Старухи. День выдался жарким, накрытое пальмовыми листьями мясо сочилось сукровицей, которая пропитала и дно корзинки, и черные спутанные волосы девушки. Она смахнула щекочущую струйку чужой крови, змеящуюся по ее щеке.

Этот запах – цветов магнолии, соленого ветра, разделанной добычи – казался Тау самым прекрасным ароматом на земле. Это был ее мир и ее счастье.

* * *

Двадцатилетняя Яна часто с некоторым вызовом заявляла: «У меня старая душа». Едва ли она имела представление о реинкарнации или внетелесных странствиях духа – скорее пыталась придать себе оттенок соблазнительной байронической хандры. Это нравилось мужчинам в возрасте, за счет которых она привыкла жить.

Такая хорошо отрепетированная скука с металлическим налетом цинизма забавно контрастировала с ее наружностью. Яна была похожа на веселого беспечного щенка пуделя – облако ухоженных белых кудряшек, широко распахнутые аквамариновые глаза, миниатюрный хорошенький нос-кнопка, немного коротковатая верхняя губа, из-за которой рот был всегда чуть приоткрыт, что придавало ее милой мордашке выражение восторженного удивления.

Быстроногая, вёрткая, немного суетливая, всегда готовая засмеяться, без всякой застенчивости предъявляющая миру и свой высокий громкий голос, и вереницу путаных мыслей, которые она проговаривала вслух, ничуть не нуждаясь в одобрении аудитории.

И все же в ее пафосном «у меня старая душа» была доля сермяжной правды.

В ее возрасте иные только начинают пробовать жизнь на вкус, Яна же давно успела устать от круговерти сменяющих друг друга декораций и всё чаще мечтала о том, чтобы на пару месяцев уехать в какую-нибудь глухомань и ни с кем – вообще ни с кем – не общаться. Простоволосой и босой бродить по лугам и лесам и запивать лесную землянику ключевой водой.

Но пока она не могла позволить себе такую паузу – Яна зарабатывала на жизнь эскортом, исчезнуть с горизонта для нее означало бы социальную смерть.

Яна рано поняла, что нет у нее иных талантов, кроме красоты и легкого отношения к жизни. Ничего у нее не было, кроме смуглой шелковистой кожи, длинных ног и радостного щенячьего личика. Взглянув на нее, все начинали машинально улыбаться. Яна излучала радость. А радость в сочетании с красотой была ходовым товаром в Москве, куда она храбро переехала, едва окончив девять классов школы.

У нее не было ни семьи, которая могла бы направить, поддержать и пригреть в минуты слабости и тоски. Ни глубины ума. Ни одаренности. Хотя, как большинство хорошеньких женщин ее склада, она пробовала себя и в танце, и в вокале, и в актерском мастерстве. Может быть, она не блистала интеллектом, но всё же у Яны хватило ума, чтобы с достоинством принять вердикт знатоков: да, она очаровательна, но на сцене ей делать нечего.

И тогда Яна решила, что отвоюет кусочек места под солнцем, продавая свою красоту.

Красота – товар востребованный, но при бездарном маркетинге быстро теряющий в цене. Несмотря на нежный возраст, Яна подошла к вопросу серьезно. Она появилась в городе с тряпичной сумкой на плече и тремя пятитысячными купюрами, которые мать трогательно зашила в кармашек на трусах. Яна ухитрилась не вляпаться в скользкую историю, что часто бывает с хорошенькими провинциальными простушками, стекающимися в город, пресыщенный разномастной красотой, не стать жертвой мошенников, не сломаться, не опуститься и не пострадать. Она расторопно сняла на окраине комнату у тихой старушки и зарегистрировалась в шести модельных агентствах, прямо сообщив их менеджерам, что ее целью являются не бесконечные копеечные съемки для каталогов, а постели состоятельных мужчин.