а практически никто и пальцем не пошевелил. И все-таки после разговора с главным инженером управления появилась какая-то надежда.

Поскрипывая портупеей, в кабинет вошел лейтенант милиции Коробушкин. Участкового Рита недолюбливала за въедливость и за дурную манеру — разговаривая, исподлобья смотреть прямо в глаза собеседнику. Можно подумать, что он всегда и всех в чем-то подозревал. Того и смотри скажет: «Прошу следовать за мной».

В кабинете у Наумова Коробушкин чувствовал себя, как дома — нога на ногу, тон начальственный, надо и не надо роется в планшетке.

Рита хотела уйти, но потом вспомнила, что надо поговорить с Наумовым по поводу Медвежьей сопки. Как ни велико было желание вести там вырубку, но, пока не подсохнет земля, лучше воздержаться. Перед самым отъездом они поспорили с отцом. Он даже накричал тогда на дочь, ты, мол, зелена и ничего не понимаешь… И, пожалуй, один из всех на лесоучастке открыто высказывался против ее проекта. Он считал, что сезонность морально устарела.

Коробушкин остановил свой взгляд на Волошиной, достал из планшетки аккуратно сложенный листок, вырванный из ученической тетради.

— Здесь у меня список, — он перевел взгляд на Наумова, — у кого в соседнем колхозе имеются пилы «Дружба»… Да-а, — Коробушкин причмокнул губами, снова уставясь на Риту. — Что же это получается, а?

Леонид Павлович кашлянул в ладошку, приложил палец к губам. Но Коробушкин то ли не видел, или не понял, что означают эти знаки, невозмутимо продолжал:

— Дочь комсомолка, руководитель, а такое в отце проглядела… А, может быть, вы тоже того?.. — участковый растопырил пальцы, выпучил глаза.

— Чего «того»? — с вызовом спросила Рита. — Я вам не девчонка, чтобы со мной так разговаривать. И вообще, что за тон?! При чем здесь отец?

— А вы что, с неба свалились? — удивленно поднял брови Коробушкин. — Весь поселок только и говорит об этом…

— Минутку, — не выдержал Наумов. Ему подумалось, что пусть уж лучше он расскажет Волошиной о случившемся. — Видите ли, Маргарита Ильинична. — Леонид Павлович старался смягчить всю эту неприятную историю. — Тракторист Полушкин распустил слух, будто бы ваш отец однажды сделал ему приписку… Нам, мне лично, — поправился он, — не известны мотивы, побудившие Илью Филипповича пойти на подобный шаг. И вообще… — Наумов развел руками. — Пока ничего не ясно. И вы, Маргарита Ильинична, не расстраивайтесь. Давайте-ка о делах поговорим…

Рита слегка побледнела. В сознании никак не укладывалось — отец и приписки. Да еще кому? Она знала, что отец терпеть не может Подушкина. Да Полушкин просто оклеветал отца. Эти размышления хотя несколько и успокоили ее, но на сердце стало тревожно, настроение вконец испортилось. Надо было встать и уйти, но встать не хватило сил.

— И комсомол здесь, товарищ Коробушкин, совсем ни при чем, — медленно выговорила Рита.

— Вы извините, товарищ Коробушкин, у нас с Маргаритой Ильиничной неотложные дела, — нашелся Леонид Павлович.

Участковый нехотя поднялся со стула.

— Хорошо, я зайду попозже, — и, громко стуча тяжелыми сапогами, покинул кабинет.

Когда затихли его шаги, Наумов как ни в чем не бывало заговорил о том, что надо отводить лесосеки и что на сопке Медвежьей все-таки необходимо вести рубку, иначе можно провалить квартальный план. Конечно, об этом можно было бы поговорить в другой раз, но возвращаться к разговору о приписке ему совершенно не хотелось.

Только очутившись на улице, Рита вспомнила, что утром мать была чем-то расстроена, а отец даже не поинтересовался, привезла ли она трубочного табаку в пачках, который он заказывал ей купить в городе…

С нижнего склада в лес шел лесовоз. Рита остановила его, хотя еще не совсем решила, зачем, собственно, поедет на лесосеку. «Нет, нет, сегодня же, сейчас надо повидать отца», — с силой захлопнула она дверцу.

2

Старик Сорокин еще по весне собирался посетить Арсеньевский перевал. Перевал этот расположен на границе двух таежных районов. И влекла туда Поликарпа Даниловича не охотничья страсть, не корень женьшень, а нечто более таинственное. Так, по крайней мере, думал он.

Дело в том, что прошлой осенью, охотничая в тех глухих, необжитых местах, набрел на странную землянку. Она густо поросла чертополохом, волчьей ягодой. Отсюда Поликарп Данилович заключил, что землянка эта давняя. Но не этим привлекла она внимание старика Сорокина — мало ли ему за свою жизнь приходилось сталкиваться в тайге с древними, полуобвалившимися землянками, построенными то ли китайцами-корневщиками, то ли партизанами…

Когда Поликарп Данилович нашел вход, он был поражен: вход завален землей, лишь на два-три вершка выглядывала дверь, обитая листовым железом. Ко всему прочему у входа росли еще два дуба. Нечего было и помышлять, чтобы с одним охотничьим ножом открыть дверь. Так ни с чем и возвратился домой Поликарп Данилович. Снова побывать у землянки в том году ему не пришлось: пошли снега, ударили морозы, завьюжила, закружила зима. Всю зиму не выходила из головы Поликарпа Даниловича эта странная землянка. Никому до поры до времени не говорил он о ней, ждал удобного случая перетолковать с сыном. Но Витька, как ошалелый, зачастил к Сашеньке Вязовой. Каждый день уезжал на работу невыспавшийся. Но однажды Поликарп Данилович все-таки рассказал тому о землянке, агитировал вместе отправиться к ней. А Витька, надо же, набрался наглости рассмеяться в глаза — чепуха, батя, делать вам нечего, вот и фантазируете… Так вот прямо, кобель этакий, и сказал — «фантазируете». Поликарп Данилович крепко осерчал на Витьку, но с тех пор о землянке ни гу-гу. Другим тем более не расскажешь, раз собственный сын и тот гогочет…

— Тьфу ты, пропасть! — Поликарп Данилович с досады швырнул топорище под плетень — сегодня работа так и валилась из рук. И не в землянке дело — дошли слухи о Волошине и до него. Правда, с Ильей они большими друзьями не были, как-никак помоложе его Волошин, но не один год работали вместе в Березовом ключе…

Поликарп Данилович встал с чурбака, отряхнул с коленок кучерявые стружки, позвал жену:

— Нина, погладь-ка мне штаны и рубашку.

— Праздник какой? — отозвалась из летней кухни Нина Григорьевна.

— А что, разве только по праздникам глаженые штаны носят?! — вскипел Поликарп Данилович. — Сказано гладь, значит, надо!

Однако Поликарп Данилович и сам не отдавал себе ясного отчета, зачем ему понадобились глаженые брюки и рубашка. Но ему отчего-то казалось, что начинать надо именно с этого. Когда через час он шагал через свой двор, у него уже созрело определенное решение — первым долгом сходить в контору, узнать, не будет ли сегодня партийного собрания. Ведь кто как не коммунисты первыми спросят с Волошина. Еще бы лучше встретиться сейчас с секретарем партийной группы Иваном Прокофьевичем Вязовым. Но Вязов