Вряд ли хоть одна женщина, во всяком случае, во время Великой войны, в такой мере возбуждала мужскую и, вероятно, и женскую фантазию, как эта особа, выбравшая для себя сценический псевдоним Мата Хари — замечательная танцовщица, необычайно красивая особа, проститутка и германская шпионка.

На Западном фронте в районе Соммы все оставалось без изменений. В пасмурный осенний вечер над позициями французов летел цеппелин. Высота около четырех километров делала его неуязвимым для стрелкового оружия. В гондоле, кроме пилота, находились капитан Питер Штрассер с громоздким фотоаппаратом, несколько офицеров и химик Эккенер.

Военным этот представитель науки за время полета уже успел надоесть невероятно. Химик оказался пренеприятным человеком, производившим отталкивающее впечатление. Не успели все усесться в гондолу, как ученый принялся ныть и психовать. Далее положение только усугублялось: страхов у него оказалось более чем достаточно. Он боялся высоты, того, что по нему начнут стрелять, ему было страшно, что цеппелин может упасть на землю…

— Какого черта мы брали с собой этого чистоплюя? — шепнул офицер своему коллеге. — Меня сейчас противник гораздо менее волнует и раздражает, чем этот нервнобольной субъект.

— Начальству виднее, — пожал плечами майор. — В последнее время почему-то часто оказывается, что в войне чуть ли не большую роль играют такие вот умники. Видимо, времена сильно изменились. К сожалению…

— Смотрите, господа, — указал вниз лейтенант. — Вот они!

Внизу, в разрывах облаков теперь можно было различить двигающуюся маршевую колонну с артиллерией. Похоже, цель была обнаружена.

— Снижаться! — приказал Штрассер.

Пилот переложил руки на руль глубины.

— Зачем это… снижаться? — подозрительно поинтересовался Эккенер.

— Качественные съемки с высоты четырех километров невозможны, — терпеливо пояснил командир корабля впечатлительному ученому.

— А если нас собьют прямо с земли? А если… британский или французский аэроплан? — снова запсиховал химик. — Я не собираюсь погибать, тем более таким нелепым способом. Я же в отличие от вас человек не военный.

— На войне как на войне, господин Эккенер, — сухо ответил капитан. — Здесь всякое может случиться.

Но химик не хотел знать о том, что «может случиться». Один из офицеров, обер-лейтенант, выразительно глядя на ученого, «вдруг вспомнил» о том, как наблюдал еще перед войной, с земли, прямо над эллингом одной из баз дивизиона, как взорвался и погиб со всем экипажем боевой дирижабль L-2.

— Первые минуты полета проходили абсолютно нормально, — рассказывал он. — Дирижабль, слегка покачиваясь, медленно набирал высоту. Бриз развевал на корме военно-морской флаг, выделявшийся на фоне серого осеннего неба. Вдруг из хвостовой гондолы на трап, соединявший переднюю и заднюю рубки воздушного корабля, выскочил человек и стал быстро пробираться вперед. Такая поспешность в передвижении по узенькому трапу могла быть вызвана только одним — на борту дирижабля случилась какая-то неприятность.

— И что? — нервно дернулся Эккенер.

— В следующую секунду я заметил, как из носовой гондолы навстречу бегущему человеку выбросило язык пламени. Похоже было, что это горел вытекавший из топливного бака бензин. Затем порыв ветра взметнул огонь вверх, к баллонам с водородом, и громадный L-2 исчез в ослепительной вспышке взрыва. В течение десяти секунд все было кончено. Обгоревший остов цеппелина рухнул на землю с высоты трех сотен метров. Никто из двадцати восьми членов экипажа не имел ни малейшего шанса на спасение, — сделав внушительную паузу, покачал головой офицер.

— Сейчас же прекратите! — визгливо закричал Эккенер. — Я не желаю об этом слышать.

— Как хотите…

В гондоле прекратились все разговоры, и только двигатель продолжал успокаивающе урчать за переборкой.

Все следили глазами за стрелкой высотомера, отсчитывавшей очередную сотню метров. Дирижабль наклонился, слишком быстро идя вниз, и корма поднялась кверху настолько, что люди в гондоле на некоторое время должны были цепляться за что-нибудь, чтобы не упасть.

— Что это такое? — заволновался химик. — Мы что, падаем?!

— Уменьшить ход наполовину, — сообщил Штрассер в машинное отделение.

Дирижабль, замедляя ход, спускался теперь плавно. Виды за стеклом менялись. Понемногу становилось все светлее. Высотомер показал двести метров, стало ясно видно землю. Дирижабль летел над деревней, через которую проходила линия железной дороги.

В гондоле затрещал телефон.

— Аэроплан с левого борта! — сообщил с верхней платформы наблюдатель. — Французский «Фарман».

— Проклятие! Я же говорил! — на химика было жалко смотреть.

— Подготовиться! Открыть огонь! — закричал в трубку капитан.

Офицер-радиотелеграфист бросился к лесенке, ведущей к пулемету, установленному на верхней платформе. Вахтенный быстро готовил еще один пулемет здесь же, в передней части гондолы.

С поразительной быстротой яркая точка приближалась с левого борта. Самолет уже стал прекрасно виден. Да, это был «Фарман» желтоватого цвета с нанесенными французскими опознавательными знаками.

— Атаковать самолет! — Капитан оказался в своей любимой стихии боя.

Огненный шар летел на дирижабль, рассыпаясь на множество маленьких потрескивающих искорок, которые пронеслись мимо и исчезли позади, увлекаемые потоком воздуха.

— Недолет! — констатировал Штрассер.

— Что это? — едва шевеля побелевшими от страха губами, спросил Эккенер.

— Ракеты с аэроплана.

Второй и третий выстрелы со стороны «Фармана» последовали один за другим. У химика перехватило дыхание от страха при мысли о дирижабле, объятом пламенем.

— Не так просто, дорогой господин Эккенер, попасть в противника, тем более когда оба из них находятся в воздухе, — спокойно произнес Штрассер. — Лет этак через двадцать воздушные бои будут в этом плане значительно продуктивнее, но пока…

Химика это слабо успокоило. Он проклинал себя за то, что не остался на земле, и дал зарок: в небо никогда больше не подниматься. Тем временем наверху снова зачастил пулемет: аэроплан повернул и теперь нападал сзади с правого борта.

Длинная огненная полоса, прорезав воздух, пролетела совсем близко. Впрочем, Штрассер знал, что делать.

— Пустить газ!

Цеппелин окутался непрозрачным серым газом. Это сделало его невидимым как с земли, так и с «Фармана». Французский пилот, боясь столкновения с облаком, в котором прячется дирижабль, ушел на вираж. В этот момент из этого самого облака в очередной раз раздался монотонный треск пулемета. Теперь стреляли больше наугад, чем прицельно, однако повезло — самолет задымил.

— Падает! — закричал лейтенант.