ко встрече в аду. Конечно, по всем коммунистическим канонам рая и ада не существует, но если после смерти есть жаркое место, то этому мерзавцу там будет прохладно. Он целых два месяца испытывал на себе премудрости наших мастеров, прежде чем его сердце окончательно остановилось. Мне думается, что он предпочел бы смерть на Нюрбергском процессе, где был приговорен к повешению заочно, чем попадать к нам в руки... — ровным голосом ответил Корнев.

— А тело?

— А тело через месяцок обнаружат возле станции Лертер. Там как раз готовятся почтовый кабель проводить. С этим скотом ещё одного урода прикопали. Оберштурмбаннфюрера СС Штумпфеггера. Всё сделали согласно общей информации. Даже челюстями разбили ампулы с цианидом. И знаешь, ни грамма эту шваль не жалко. Можно сказать, что он ответил за всё. А также рассказал, где скрывается его вождь. Осталось только добраться до этой престарелой гниды. И я даже рад, что приложу свою руку к его ликвидации. Это просто как в сказку окунуться.

— Так Борман только недавно умер? — спросил я. — А как же...

— Нам нужна была победа и она должна была быть полной, молодой человек. Потому, согласно официальным данным, вся фашистская верхушка трусливо покончила с собой или же была повешена. Но это только согласно официальным данным. На самом же деле...

Во дворе басовито залаял Лорд.

Глава 7

Пантелеймон Борисович невольно бросил взгляд на висевшее на стене ружье. От меня не укрылся этот мимолетный взгляд. Однако, Лорд ещё раз тявкнул, как будто для острастки, а потом смолк.

— Кто-то из знакомых, — выдохнул Корнев. — Вы пока накрывайте на стол, а я... Я схожу на разведку.

Он вышел. Зинчуков неторопливыми движениями оказался возле занавески, выглянул наружу и улыбнулся:

— Свои... Борь, поставь ещё один прибор на стол.

Вскоре к нам присоединился Вягилев. Он чуть осунулся, словно провел не одну бессонную ночь. Глаза впали, но поблескивали задорным светом. Возле уха чернела полоса, как от мазута. Похоже, что в пути была поломка машины.

— Ну что, слегка освоились? Я успел к завтраку? — спросил он, входя в кухню и протягивая руку для приветствия.

— Сперва руки бы с дороги помыл, — буркнул Корнев.

— Это да... После такого можно неделю руку в мыльном растворе держать, — хмыкнул Вягилев в ответ, но и в самом деле пошел к умывальнику.

— Встретился? Поговорил? — спросил Зинчуков.

— Поговорил. Темнит он что-то, но вот поймать не удалось. Похоже, что с ним тоже хорошо поработали, — ответил Вягилев.

— Это вы про кого? — спросил я.

— Про Мартина-Адольфа Бормана, старшего сына Мартина Бормана. Правда, от Адольфа он отказался после сорок пятого, но полное имя звучит именно так, — ответил Вягилев.

— Он ездил в Хердекке, — пояснил Зинчуков. — До нас дошла информация, что Мартин Борман-младший сложил с себя сан священника. Причиной называлось плохое здоровье, вот наш общий друг и съездил, чтобы лично убедиться в подобном.

— И что? — спросил я. — Какие выводы?

— Да какие выводы... — вздохнул Вягилев и сверкнул глазами на стол. — Я бы поесть не отказался. Если хочешь посмотреть, то в папке наш разговор. Я записал с его слов почти дословно.

Моё любопытство не знало предела. Всё-таки это был разговор с тем, кто считался сыном нациста номер два в фашисткой Германии. Не знаю, что я хотел там увидеть, но...

Папка содержала фотографии, с которых смотрел тот, чье лицо частенько можно было увидеть рядом с фюрером на черно-белых исторических снимках. Также было несколько листков с текстом. Я вчитался...

"Когда я был священником, мне приходилось выслушивать разные исповеди. Один раз пришёл бывший солдат вермахта. Он рассказал, что во время Варшавского восстания они „зачищали“ бункеры: из одного такого убежища внезапно выскочила и бросилась бежать шестилетняя девочка, но споткнулась и упала прямо перед ним. „Ткни эту тварь штыком!“ — сказал обер-лейтенант, и солдат убил девочку. Её карие глаза, обращённые к нему с мольбой, он помнил 25 лет. Не завёл своих детей, не мог видеть чужих и смотреть им в глаза. Он был у меня на исповеди и сказал: „Бог не простит меня. Единственное, что я хочу: как можно больше мучиться в аду за то, что сделал“. Я не знал, что сказать ему. Через неделю этот человек повесился"

Я вздохнул. Доля священнослужителей такая — выслушивать грязь человеческих поступков и деяний.

"Я каждый день молюсь за души миллионов, погибших по вине моего отца, — евреев, русских, поляков"

Вот его отец вряд ли бы молился за подобное. Для нациста номер два это были нации с грязной кровью.

"Я видел фюрера на Рождество 41-го года. Он собрал вокруг себя детей для группового фото — ведь все диктаторы обожают фотографироваться с детьми. Принёс какао, пирожные и сладости. Но это всё фальшь — меня уже тогда удивило, что Гитлер не питал никаких чувств к детям и был к ним безразличен. В 1943 г. я спросил отца, что такое национал-социализм. Отец ответил коротко: „Это исполнение желаний фюрера“. Может, он и не верил в Бога, потому что его богом был Адольф Гитлер. Отец отрицал религию в любом виде. Один раз сестра, играя, надела на лоб повязку, на которой был крест, и побежала к отцу... Я никогда не видел его в такой ярости. Он закричал страшным голосом: „Немедленно сними это!“ То, что я стал священником, в его глазах было бы предательством"

Мда, такое почитание до добра не доводит. Неужели это была полная одержимость? Одержимость настолько, что терялся полностью человеческий облик? Что уходило прочь сострадание, жалость? Была только цель и эта цель — уничтожение и подчинение?

А Мартина, в сущности, спас секретарь его отца: во-первых, крепко отругав за желание умереть и, во-вторых, снабдив фальшивыми документами на имя Мартина Бергмана. Но есть ещё и в-третьих: Борман-младший уверен, что у секретаря его отца имелась радиограмма рейхсляйтера, согласно которой мать должна была поступить точно так же, как поступила Магда: убить себя и детей, чтобы они не попали в руки победителей. Но, видимо, в горах Австрии всё же была несколько иная атмосфера, чем в берлинском бункере, и секретарь ослушался приказа своего начальника.

Недалеко от Зальцбурга, в верующей крестьянской семье, и началось для Мартина его собственное перерождение:

"Меня удивило, что в семье