Не проехали мы даже мили, как обод одного из колес, рассохшийся и покоробившийся вследствие жары, соскочил с места, и спицы чуть не рассыпались. Эта поломка была несравненно серьезнее, чем случай с осью.

Вначале мне пришло в голову пуститься вскачь и вернуться с подмогой; но я уже достаточно надоел в пути моим спутникам; мексиканцы роптали, что я им вообще в тягость, и раза два уже отказали мне в помощи. Правда, я мог обратиться к молодому шотландцу, но не хотелось лишний раз обязываться.

Решив управиться самостоятельно, мы с Куджо сбросили с себя одежду, чтобы ловчее было работать. Жена моя Мария, хотя и воспитанная кисейной барышней, умела приспособляться к обстоятельствам, она поощряла нас бодрыми шутками, припоминая историю с городом Каиро и подводной фермой. Нет ничего более утешительного для людей, попавших в беду, как мысль о том, что им могло бы быть еще хуже. При этой мысли мы воспрянули духом и решили добиться успеха, преодолев все трудности.

Успеха мы добились. Работая молотком и руками, мы с грехом пополам натянули обод на колесо, но эта кропотливая работа отняла так много времени, что уже совсем стемнело. Когда повозка вновь утвердилась на своей оси и готова была двинуться дальше, мы с тревогой убедились, что солнце зашло. Не зная дороги, мы не осмеливались путешествовать ночью, а так как поблизости была вода, мы сочли благоразумным дождаться на месте утра.

Мы поднялись чуть свет. Подкрепившись завтраком, мы тронулись в путь по следам каравана. Нам показалось немного странным, что попутчики наши не проведали нас за ночь, и, ежеминутно вглядываясь вдаль, мы ждали, не появится ли кто-нибудь из них, отряженный караваном.

До полудня мы никого не встретили. Местность была суровая, голая, с каменистыми пригорками и щетиной тощего кустарника.

Когда мы продвинулись достаточно далеко, со стороны гор послышался все явственней какой-то гул, сопровождаемый грохотом, напоминавшим разрыв ядра.

Что могло это значить? Мы знали, что в артиллерийских зарядных ящиках перевозились ядра; но неужели на товарищей напали индейцы? Неужели стреляли из пушек по индейцам? Нет, это невероятно. К тому же мы слышали только одиночный взрыв, тогда как при пушечной стрельбе всегда бывает двойная разрядка звука: когда ядро вылетает из жерла пушки и когда оно разрывается. Неужели нечаянно взорвался один из снарядов? Трудно поверить…

Мы остановились, прислушались, но звук не повторился. В этом томительном выжидании прошло полчаса. Наконец мы двинулись дальше, не столько обеспокоенные причиной взрыва, сколько заинтригованные тем странным обстоятельством, что никто из каравана не был послан осведомиться о нашей участи.

По-прежнему следуя по колеям фургонов, мы с раздражением убеждались, что они совершили за день огромный переход; солнце уже садилось, а до ночной стоянки каравана было еще далеко. Наконец мы добрались до нее.

Кровь стынет в жилах при воспоминании о зрелище, которое нам представилось: все фургоны были с разорванной холстиной и опрокинуты; грузы валялись на земле, тут же стояли пушки, тлели огни потухающих костров.

На земле были распростерты трупы людей и животных, а волчья стая с воем и сварой оспаривала добычу друг у друга. Часть лошадей, быков и мулов, принадлежавших каравану, валялась без признаков жизни, а остальные куда-то исчезли.

На земле были распростерты трупы людей и животных, а волчья стая с воем и сварой оспаривала добычу друг у друга

Вне всякого сомнения, спутники наши подверглись нападению диких индейцев. Мы хотели было вернуться, но передумали. Ведь мы находились в самом центре кочевья индейского племени. Если индейцы скрываются поблизости, всякое отступление бесполезно. Но, судя по тому, как трупы людей и животных были изглоданы волками, индейцы ушли довольно давно.

Оставив жену в повозке под охраной полуигрушечных карабинов Генри и Франка, я отправился с Куджо обследовать арену кровавого происшествия. Мы отогнали волков от кровавой добычи; их было не меньше пятидесяти, и держались они от нас на самом близком расстоянии. Мы нагибались к трупам, чтобы опознать товарищей, но лица их были так сильно изуродованы, что мы узнали только одного; индейцы их всех оскальпировали. Мне бросились в глаза осколки бомбы, которая разорвалась посреди стоянки и разнесла в щепы несколько фургонов. Караван наш не был коммерческим и товаров вез немного; однако индейцы похитили все, что, по их мнению, представляло какую-нибудь ценность. Вокруг были разбросаны громоздкие предметы, почти все приведенные в негодность.

Краснокожие, безусловно, отступили в беспорядке. Очевидно, их испугал взрыв ядра с его разрушительными последствиями, которые они приписали не иначе как могуществу «великого духа». Я проглядел все глаза, силясь найти моего друга, молодого шотландца, но среди мертвых его как будто не оказалось. Не было также его жены, единственной, кроме Марии, женщины в караване.

– Несомненно, – заметил я Куджо, – они увели ее живой.

В это мгновение собаки яростно залаяли, а волки в ответ им завыли, словно между ними завязалась стычка. Шум исходил из кустарников поблизости от стоянки. Мы знали, что владелец рудника захватил двух больших собак из Сент-Луиса. Лаяли, безусловно, они. Мы побежали к кустарникам и раздвинули заросли. Продвигаясь по направлению шума, мы обнаружили двух больших окровавленных псов, которые отчаянно отбивались от нескольких волков, не подпуская их к чему-то черному, что лежало в кустах. Это была женщина. Прелестный ребенок обвивал ее шею, испуская вопли ужаса. В одно мгновение мы убедились, что женщина мертва…

Но здесь рассказ нашего хозяина был внезапно прерван.

Мак-Кнайд, один из участников нашего каравана, с напряженнейшим вниманием следивший за нашим рассказом, вскочил и закричал:

– Жена моя! Несчастная жена!.. Ролф, Ролф! Неужто вы меня не узнаете?..

– Мак-Кнайд? – с удивлением отозвался Ролф. – Мак-Кнайд? Клянусь, что это он!

– Жена, несчастная жена!.. – захлебывался Мак-Кнайд. – Я знал, что они ее убили. Позже я нашел ее останки… Но ребенок… Ролф, скажите, что сталось с дочкой?

– Дочь ваша здесь, – ответил хозяин, указывая на черноволосую девочку.

И в то же мгновение шотландец схватил Луизу и осыпал ее поцелуями.

Трудно вам описать возбуждение, которое поднялось после этой неожиданной встречи. Вся семья всполошилась, все говорили одновременно и, чуть не плача, теснились вокруг Луизы, словно боялись ее потерять. Это опасение, несомненно, возникло в сознании детей, которые вдруг поняли, что девочка им не сестра. Они привыкли считать ее родной сестрой, и Генри, души в ней не чаявший, называл ее черной сестричкой, в отличие от «белянки» Марии.

В центре взволнованной группы стояла черноволосая девочка, потрясенная не меньше остальных, но от природы более сдержанная и отличавшаяся самообладанием.