Нас сразу же усадили за стол, и хозяин налил по большой оловянной кружке ароматного пива, а на столе поставил тарелку с копченой рыбой и ломтями домашнего хлеба. Сам же Йоахим принялся жарить огромные куски лосятины и отваривать толстую домашнюю лапшу, которую, как мне потом рассказал Эжен, швабы называют смешным словом «шпэцле» – «воробушки». Оказалось, что он умел не только махать молотом, но и готовить еду. И одновременно, не отрываясь от своего дела, разговаривал с нами.

Общего языка у нас не было – Йоахим не знал ни английского, ни русского, не говоря уж о мохокском или конестога. Зато он в совершенстве говорил по-французски и по-микмакски. Поэтому большую часть времени он говорил с Эженом на швабском диалекте, оказавшемся, как ни странно, достаточно певучим, а Эжен переводил мне.

Йоахим жил в Порт-ля-Жуа уже три года. Выяснилось, что и ему наобещали райскую жизнь в Новом Свете. Оказавшись в Филадельфии, он быстро понял, что вся эта история может закончиться для него плохо. Он бежал, сначала в Бостон, а когда его и оттуда чуть не выдали, в Акадию. Сначала он направился на Иль-Руаяль, но, узнав, что на острове Святого Иоанна не было своего кузнеца, он перебрался сюда. Йоахим женился на индианке из племени микмак, но год назад та умерла при родах, вместе с младенцем, и с тех пор он живет совсем один.

– Эх, если бы знал, что меня здесь ждет, никогда бы не уехал из родных мест… Или отправился бы в Россию. А вы, Андрей, откуда? – Это было сказано уже по-французски.

– У меня отец русский, а мать – индианка из племени мохоков, – ответил я. – А в последние годы мы жили у сасквеханноков, далеко на юге. Но отец нам всегда говорил, что мы русские, и я считаю себя русским. И немного карелом – так называется тот народ, к которому принадлежал мой отец, пока они не стали частью русских.

– Если хотите, переезжайте ко мне, пока не построите свои дома. Места у меня много. Да и одна мастерская пустует – я хотел из нее сделать оружейную, да все руки не доходят, ведь у меня столько заказов… А то мне одному весьма одиноко, да и про Ойгена я знаю, что он – лучший оружейник, которого я когда-либо видел. И про тебя он сказал, что ты хороший мастер. Так что милости прошу!

– А мы вас не стесним?

– Дом большой, для всех места хватит. А если вы и по хозяйству помогать будете – ну там со стиркой, с готовкой… Будем делать по очереди – так всем будет легче.

– Спасибо! Я согласен. – И я перевёл наш разговор Эжену, а тот расплылся в улыбке и радостно закивал.

– А еще у меня есть свой интерес. Если вы захотите отправиться в Россию, возьмите меня с собой!

– Надо, конечно, поговорить об этом с русскими – но они точно не откажут.

– Ойген говорит, что он учит русский язык. Нельзя ли мне тоже этим заняться?..

– Помогу, чем смогу. А когда ты выучишь начатки, можем постепенно переходить на русский – для начала один день в неделю.

– Неплохая идея, так мне кажется. Как, кстати, мое имя будет по-русски?

– Наверное, Аким, – сказал я с осторожностью. – Так звали моего дядю. Отец мне про него рассказывал.

В тот же вечер мы все переселились к Акиму, о чем мы потом ни разу не пожалели. Он не только оказался радушным хозяином, но и мастером, каких поискать. А еще у него была налажена поставка угля, железа, меди и свинца с Королевского острова. Так что Господь услышал наши молитвы…

9 сентября 1755 года. Порт-ля-Жуа, остров Святого Иоанна

Мартен Прюдомм, новобранец

– Мартен Прюдомм, говоришь? – сказал клерк, старательно выводя мои имя и фамилию. – Писать умеешь? Да? Тогда распишись вот здесь, – и он ещё раз обмакнул перо в чернильницу и передал его мне.

Я обратил внимание, что перед моей фамилией красовался номер сто двадцать семь – и что за большинством других имён на моей странице стоял крестик.

– Ну что ж, солдат Прюдомм, – и он выдал мне два деревянных кругляша. – По этому – получишь обмундирование, по этому – оружие. Следующий!

– А… мама, сёстры, бабушка?

– Как и было обещано, они с этого момента на довольствии, и их обеспечат жильём. Следующий!

Ещё позавчера мне казалось, что всё кончено, не успев начаться. Снова нам придётся покидать наше пристанище и уходить – куда? В Квебек? В Луизианскую колонию? И сколько времени пройдёт, пока эти проклятые росбифы[14] не заберут всё, что тебе принадлежит, и не выгонят тебя и оттуда? Это если тебе повезёт, и тебе дозволят уйти – а то гнить тебе в братской могиле с десятками таких же несчастных.

Жили мы до недавнего времени в деревне Гаспаро[15]. Ещё мой прадед, Луи Прюдомм, выходец из Нормандии, поселился там в восьмидесятом году прошлого века, построив коптильню для рыбы гаспаро, которой славились местные реки. Но рыба приходила в реку только весной, поэтому он заложил и ферму – а мой дед Мартен, в честь которого позднее назвали и меня, унаследовал ту её часть, что была подальше от самой деревни.

Полсотни лет назад наши земли были отданы Англии. Вскоре пришли английские чиновники и потребовали ото всех принести клятву верности английской королеве Анне. Многие отказались это делать – и им резко повысили налоги. Мой же дед, по словам отца, в конце концов положил руку на Библию и прилюдно произнёс текст клятвы «за себя и за всю мою семью и потомков». Поборы всё равно увеличились, но не настолько, сколько для тех, кто не оказался в списке английских подданных.

В сороковых годах англичане вновь начали войну, захотев забрать всю Акадию, а не только её восток. Но тогда фортуна улыбнулась французам, и в сорок седьмом году мичман Жан-Батист Николя Рош с небольшим отрядом разгромил англичан у Гран-Пре и освободил нашу часть Акадии. Но вскоре было заключено очередное перемирие, и всю Восточную Акадию вернули англичанам.

После этого всех, чьи предки не дали клятвы верности, попросту выгоняли из английских владений – конфискации подлежали и земли, и строения, и домашняя скотина… Кто уехал на один из островов к северу, кто в Западную Акадию, кто в Квебек, а некоторые вернулись во Францию. Но многие ушли в леса – и началась партизанская война.

Во главу отрядов